Верхушка айсберга
12–16 месяцев – столько в среднем в нашей стране стоит пациент в листе ожидания на трансплантацию. Такой срок считается хорошим показателем. Время ожидания операции зависит от органа, группы крови и сопутствующей патологии. В большинстве европейских стран донорами органов могут быть: живые доноры, доноры, у которых диагностировали смерть мозга, и доноры, умершие от остановки сердца.
Смерть мозга – тот рубеж, за которым обрывается жизнь донора и появляется шанс на восстановление у реципиента. Вокруг констатации смерти мозга среди обывателей бытуют разные предубеждения, разговоры о донорах вызывают страх. Однако Ростислав Лавринюк уверяет: вероятность попасть в число нуждающихся в трансплантации органов и тканей гораздо выше:
– У пациента может быть диагностирована смерть мозга, но он донором не становится. Просто погибает. Если бы донорами органов были все после смерти мозга, у нас бы не было листа ожидания. Кстати, напрасно все так боятся донорства. По тем или иным причинам далеко не каждый заслуживает после смерти стать донором. С онкологией, туберкулезом, ВИЧ, гепатитами, сифилисом, разными инфекциями и тяжелыми сопутствующими заболеваниями в доноры не берут.
Мозг координирует работу всех органов. Когда наступает его смерть, каждый орган работает уже сам по себе. Между сердцем и легкими, между легкими и печенью, между печенью и почками нет никакой взаимосвязи. Но и этот запас жизни все равно ограничен, потому что нужно искусственно создавать в организме и температуру тела, и давление.
Ни одна трансплантация в нашей стране не состоялась бы без донора. Ростислав Лавринюк развивает донорство вместе с коллегами:
– Сперва надо было организовать логистику, сформировать нормативную базу в каждой больнице. Мы создавали все, а потом обучали региональных специалистов. Трансплант-координатор как связной между донорами и реципиентами. Мы решаем вопросы логистики, кондиционирования донора, согласия на донорство с родственниками, его обследования, транспортировки органов. Забор органов, например, происходит в Бресте, печень может идти в Минск, а почка – в Витебск. Работает целая служба органного донорства. Трансплантация – это только верхушка айсберга. Кто-то должен умереть и пожертвовать частицей себя, чтобы жил другой человек, чтобы реципиенту стало лучше и жизнь его стала намного качественней.
Трансплант-координатор – в такой роли Ростислава Петровича даже в кругу медиков воспринимают неоднозначно.
– Реаниматологи – они еще дают шанс, работают с человеком. Патологоанатомы – с биологическим материалом. А я работаю с человеком, у которого еще бьется сердце, но при этом уже наступила смерть мозга. Я прихожу туда, где уже есть смерть, и даю надежду тем людям, которые умерли, чтобы их частичка жила в ком-то еще. Я не привожу к смерти. Донорство – это продление жизни. В этом есть какая-то искорка, которая помогает мне дальше работать.
Упереться в глухую стену
Разговор с родственниками умершего, пожалуй, самая психологически тяжелая часть работы трансплант-координатора, хотя по законодательству в нашей стране действует презумпция согласия на изъятие органов. Это предполагает, что каждый человек по умолчанию согласен на использование его органов после смерти для трансплантации другим людям. А значит, спрашивать у родственников не обязательно. Если на момент смерти человека у врачей не будет информации об отказе от использования его органов для трансплантации или заявления его родственников, органы могут быть изъяты. Несогласные имеют право выразить свое несогласие на забор органов для трансплантации после смерти. Это право можно реализовать в установленном порядке по месту жительства. Презумпция согласия на изъятие органов действует во многих странах мира, в том числе в России, Франции, Бельгии, Австрии, Чехии, Финляндии, Польше, и это свидетельствует о доверии общества к системе здравоохранения. Стран, где действует презумпция несогласия, с каждым годом становится все меньше.
Трансплант-координатор приходит, когда шансов на жизнь у пациента со смертью головного мозга уже нет. Но и после смерти этот человек еще может помочь в последний раз на земле. Увы, нередко Ростислав Петрович упирается в глухую стену. Люди не всегда дают согласие на забор органов у родственника.
– Есть ситуации, когда разговаривать о донорстве очень тяжело и принимать решение о донорстве очень тяжело. Я понимаю так, что при пересадке на духовном уровне частичка близкого человека в ком-то будет жить. И это дорогого стоит. Это нельзя купить. А у людей, которые с этой темой не сталкивались, возникают другие совсем чувства. Они боятся неизвестности, думают: «Что за человек, у которого теперь органы моего близкого».
Тяжелее испрашивать согласие у родителей несовершеннолетних. Это по живому. Все мамы винят себя за то, что не досмотрели. Это огромная боль для них. Ничто больше не важно. И тогда нужно дать шанс родителям пожертвовать орган ребенка, которого, как они считают, не досмотрели, другому ребенку. И скорее всего, этот другой будет жить, а их ребенка уже никто не поднимет. Был случай. Девочке чуть больше 19 месяцев. Отравление бледной поганкой. Умирает. Ей на счастье и кому-то на беду появился донор. После разговора с родственниками реципиента, мама малыша дает согласие. Это был первый случай в мире, когда при таких обстоятельствах удалось спасти ребенка. Сегодня спасенной девочке 9 лет.
Частичка жизни донора
Ростислав Лавринюк признается:
– Меня вдохновляли люди, которые давали согласие, огорчали, которые не соглашались с тем, чтобы их родственники после смерти спасли чью-то жизнь. Я воспринимал это как личную боль. Ездил на курсы в Варшаву, где демонстрировали методику разговора с близкими донора. В Польше координаторами выступают медработники, люди со стороны и даже священнослужители, монахини. И хорошо, когда этим занимается психолог, специально обученный человек. В моем деле люди долго не выдерживают. Меня вдохновляет то, что я вижу тех, кого удалось спасти благодаря донорам. Хотим сделать памятник донору – человеку, спасшему чью-то жизнь. В разных странах он есть, а у нас почему-то нет. Нужны спонсоры.
Какие «ключики» приходится подбирать в момент разговора с родственниками умершего по поводу согласия? Доктор объясняет:
– Я всегда спрашиваю, каким донор был при жизни. Хочу, чтобы они вспомнили не проблему, а рассказали мне о человеке. Все обычно вспоминают его детство. Практически все задумываются о его характере, привычках, увлечениях. По-разному бывает: кто-то машину на ралли водил, кто-то на Эверест поднимался. Однажды пришло к нам больше десяти родственников умершей. Разговаривали мы часов восемь. Каждый рассказал какую-то историю, связанную с ней. А еще был случай, когда вспоминали, как донор при жизни спас немало жизней других людей: случилось ЧП на канатной дороге и он из последних сил держал канат с одной стороны, пока не приехала помощь. Только благодаря этому поступку люди не упали и не разбились.
Родственники доноров иногда просят передать пациентам на память вещи умерших. Оставляют крестики, иконки, открытки.
– Драгоценности мы не берем, – предупреждает доктор. – Я обычно говорю: «Вы цените кто-то золото, кто-то бриллианты, но цена не в этом. Слово, например, будет куда ценнее, чем все бриллианты мира». Некоторые передают стихи, какие-то пожелания, заветы.
В основном реципиенты воспринимают такие передачи молча. Хотя бывает так, что плачут и благодарят.
– Есть и такие реципиенты, кому, я вижу, лучше пока ничего не передавать и не рассказывать – не готовы либо не хотят ничего знать, зачем, мол, лишняя головная боль. Я не могу сказать пациенту, от кого конкретно передача. Могу только сказать, что это частичка жизни донора. И это очень эмоционально.
Лечение реципиента начинается не в операционной, как, возможно, принято считать, а в реанимации, где проходит интенсивная терапия донора. Чем она качественнее, тем лучше будет работать орган после пересадки.
– Всегда думаешь: если нельзя спасти человека, то все ли сделал, чтобы спасти орган. Мне кажется, что надо делать больше, чтобы улучшить именно качество сохранения органа, потому что уже и техника хирургическая высокая, и препараты хорошие. Существует, как и во всем мире на данный момент в трансплантологии, проблема инфекционных осложнений после операции. Улучшить орган невозможно, но можно сохранить его как можно качественнее. Для этого у нас выстроены алгоритмы проведения интенсивной терапии при кондиционировании доноров органов, активно ведется научная работа в этом направлении, есть изобретения и опубликованные мировые и европейские патенты, которые доказывают важность этого направления в трансплантологии.
Медицинский прорыв
Нормативными документами закреплены инструментальные методы исследования при смерти мозга. Какие новые научные методики для диагностики смерти мозга есть у вас в дополнение к уже существующим?
– Сегодня во всем мире широко применяют ультразвук в разных сферах жизни человека. Ультразвук в медицинской диагностике, в косметологии для лифтинга, для чистки зубов, активации роста волос, ультразвук при резке и сварке метала, ультразвук в дефектоскопии, в эхолокации. Но о применении ультразвука при исследовании и измерении диаметра оболочки зрительного нерва при внутричерепной гипертензии и смерти мозга данных нет. Сам зрительный нерв является продолжением белого вещества головного мозга, а оболочки его являются непосредственным продолжением оболочек головного мозга. Ультразвук позволяет определять диаметр оболочки зрительного нерва, исследовать глазное яблоко и по их изменению судить о внутричерепном давлении. С определенных цифр внутричерепное давление повышается запредельно, и обратного пути уже нет, что сопутствует смерти мозга. Мы решили опробовать эту методику и получили патент на изобретение этого метода. Для практического внедрения этой методики на территории Беларуси, вышла инструкция по применению этого метода, утвержденная Министерством здравоохранения. В любой больнице есть аппарат УЗИ, надо только обучить людей применять его в диагностике смерти мозга.
Еще одно открытие Ростислава Лавринюка связано с интенсивной терапией на этапе сохранения донорского органа. Это его лечение в самом доноре, что позволяет не допустить преждевременного разрушения органа.
– Для этого важно сохранить согласованную работу всех органов после смерти, – объясняет он. – То есть создать оптимальные условия для сохранения качества органов. Я использую определенные схемы препаратов. Мы провели их исследование. В результате такой терапии у реципиента после трансплантации возникает меньше осложнений, снижается риск отторжения.
ОО «Международный центр Донорство. Диализ. Трансплантация» – сообщество пациентов, переживших или ожидающих пересадку, а также доноры и их близкие и родные. Вместе многие вопросы решать проще и быстрее. Эти люди – маяк, который светит трансплант-координатору, когда вокруг море боли. Реципиенты не просто выжили благодаря донорству, они живут полноценно, и у них появляются обычные желания: работать, заниматься спортом, рожать детей.
– Пациенты, которые живут после пересадки и вдохновляют работать дальше. Мы проводим акции, встречи, чтобы реаниматологи, хирурги, другие специалисты видели, кому помогают донорские органы, и как это важно. У них немало социальных проблем. Одна из них – трудоустройство. Частные предприятия, государственные структуры могли бы нам помочь. Есть люди, которые готовы переобучаться, платить налоги. Хотелось, чтобы с учетом их ограничений тоже создавались рабочие места. Мы проводим спортивные соревнования, в частности по мини-футболу. Есть очень спортивные люди, они могли бы представлять честь страны на специальных международных соревнованиях, но для этого необходима финансовая помощь. После трансплантации этим людям тоже нужно внимание. Они могут приносить пользу государству, как и другие, важно их поддержать.
kasiakova@sb.by
Фото pixabay.com
