«Безымянная звезда» — один из самых лиричных фильмов СССР, при этом картина представляет собой трагикомедию, когда при просмотре и хочется смеяться, и глаза щиплют слезы. К созданию этой киноленты Михаил Козаков шел не один год, а сам ее путь на экран отнюдь не был усыпан розами. У «Безымянной звезды» нет букета фестивальных наград, однако в истории советского кинематографа картина заняла прочное место. А еще — в Румынии, где советский фильм считается культовым. Странно? Да нет, как раз закономерно и заслуженно.
Румынский еврей Себастьяну (настоящее имя — Иосиф Гехтер) пьесу написал в 1942‑м, во время войны: согласно новым антисемитским законам его выселили из собственного дома в трущобы, но он и там продолжал творить. Он оставил дневник «Журнал, 1935 — 1944: годы фашизма», но славу ему принесла история о провинциальном учителе астрономии Марине Мирою и взбалмошной столичной содержанке Моне — правда, посмертную. После поражения нацистской Германии в 1945‑м пьесу драматурга поставили в освобожденном Бухаресте. И в этот же год 37‑летний Себастьяну, каким‑то чудом избежавший концлагеря, погиб: его сбил грузовик возле стенда с афишей его же спектакля.
Козаков, увлекший идеей съемок фильма сценариста Александра Хмелика, всего этого в тот момент, конечно, не знал. Он увидел в этой пьесе юмор, близкий к одесскому, и загорелся идеей экранизации. Чтобы пробить себе разрешение на съемки фильма (впервые в качестве режиссера), он три раза подряд играл в кино Феликса Дзержинского, восемь лет бился с запретами, раз за разом подавая заявки и получая отказ. В конце концов на помощь пришел главный редактор Свердловской киностудии Геннадий Бокарев, человек в кинематографической среде влиятельный и авторитетный. Он взял на себя решение вопросов с цензорами. Снимать было решено на «Ленфильме», но за счет средств уральской студии. Правда, бюджет все равно был скромным — всего 300 тысяч рублей.
В роли красотки Моны, которую снимают с поезда на безымянной станции, Козаков видел сперва Марину Неелову, но та призналась, что не поняла героиню: как блестящая столичная куртизанка могла влюбиться в провинциального учителя? Такого, по мнению Нееловой, случиться никак не могло. Сыграть роль Марина Мирою должен был Олег Даль, но актер, пребывавший в депрессии, желал съемок в мрачном ключе, соответствующем его состоянию, чего Козаков допустить не мог. В итоге Моной стала красавица Анастасия Вертинская, одна из двух дочерей знаменитого шансонье, которая с ходу загорелась замыслом и, что важно, совпала с режиссером в трактовке этой роли.
Учителя Мирою в итоге взялся играть Игорь Костолевский — будучи востребованным в кино, в театре Маяковского он довольствовался вторыми ролями и очень хотел масштабной работы.
На роль вредной старой девы — учительницы мадемуазель Куку, влюбленной в Марина, Козаков без всяких проб пригласил свою давнюю подругу Светлану Крючкову, начальника вокзала подкаблучника Испаса воплотил прекрасный комический актер Михаил Светин. Учителя Удрю должен был играть Зиновий Гердт, но внезапно заболел — и роль перешла к Григорию Лямпе (кстати, как и Гердт, этот актер — уроженец Витебщины).
Оператор Георгий Рерберг в киносреде считался волшебным джинном — снять мог блестяще что угодно, однако характер имел тяжелый и без конца спорил с режиссерами, как надо играть и снимать. Вот и с Козаковым он ругался до умопомрачения, кто же сыграет Грига — столичного любовника и покровителя Моны. Режиссер хотел в этой роли видеть Леонида Филатова, Рерберг упирался — мол, некиногеничная внешность. Сошлись на Родионе Нахапетове, которого предложила Вертинская, но, отсняв несколько сцен, поняли, что актер для этой роли совершенно не годится. Либо Филатов, либо я сам — поставил ультиматум Козаков. Времени и денег, чтобы искать дальше и переснимать, просто не было. Рерберг махнул рукой: «Уж лучше ты».
Кто не замечал, как между экранными Григом и Моной чуть ли не летят искры? Тут сошлось два обстоятельства. Во‑первых, Козаков на съемках влюбился в Вертинскую и действительно бешено ее ревновал. Во‑вторых, он снова до упора спорил с Рербергом — на сей раз насчет трактовки роли. «Мой первый съемочный день начался с труднейшей сцены объяснения с Моной, — вспоминал Козаков. — Играю первый дубль — темпераментно, мощно. Рерберг говорит: «Ты не то играешь! Зачем суетишься, орешь?» Перерыв. Сижу, курю и думаю: то, что предлагает Рерберг, я сыграю одной левой. Но это же не то... Вместо мощного Грига мне предлагали сыграть Шуру Ширвиндта. Но я сыграл во втором дубле то, чего от меня ждали, — ироничного, мягкого, неторопливого плейбоя. Все были в восторге, кроме меня. И я не выдержал: «А вот теперь смотрите, как надо играть!» И закричал, зверея: «Мотор!!!» Началась съемка.
Я Насте по лицу как двинул, она начала всерьез плакать в кадре. Это и вошло в фильм.
Уже потом, когда смотрели материал, мне сказали: «Ты был прав». И от счастья я напился. Но Рерберг свою фамилию из титров убрал: он картину видел иначе».
Правда, годы спустя, незадолго до смерти, оператор передал Михаилу Козакову: «А все‑таки мы с тобой сняли неплохой фильм». А вот Игорь Костолевский, к примеру, Козакову доверял безоговорочно: «Миша был вообще явлением искусства. Редкий человек. Уже тот факт, что мы сняли этот фильм за месяц — съемки проходили на Свердловской студии и в Ленинграде, — говорит о том, насколько Козаков был готов к этой картине. Я считаю, это один из лучших Мишиных фильмов».
Учитель Марин Мирою в исполнении Костолевского стал настоящим национальным героем в Румынии, а «Безымянная звезда» Козакова по популярности далеко обогнала французско‑румынский копродакшен, в котором Мону сыграла Марина Влади.ovsepyan@sb.by
