Эрнест Хемингуэй. «Старик и море». Сантьяго и Манолин — старик и мальчик. Кажется, старость одинакова везде и всегда. Старость — обратная сторона детства: по своей непосредственности, наивности, простой житейской мудрости. Те, кто еще не прошел свою часть пути между мальчиком и стариком, думают, что именно они, средние, и есть олицетворение жизни, а значит, истины в последней инстанции.
«...и родители сказали мальчику, что старик теперь уже явно salao, то есть «самый что ни на есть невезучий».
Но дети часто видят и знают куда больше так называемых взрослых. Потому что проецируют мир в отстранении от обыденной суеты и толкотни, — почти как старики. Или старики — как дети. Не знаю... Пока не знаю.
«Все у него было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на море, веселые глаза человека, который не сдается».
Наши современные старики часто сдаются. Даже еще и не став по–настоящему стариками. Их глаза тухнут — и уже не понять, какого цвета они были когда–то. И только когда глаза начинают смеяться, можно увидеть: карие они, голубые или серые. Но кто заглядывает в глаза стариков... Да и когда они у нас смеются...
«Рыбакам постарше было грустно на него глядеть, однако они не показывали виду и вели вежливый разговор о течении и о том, на какую глубину забрасывали леску, и как держится погода, и что видели в море».
Они его, старика, жалели. Говорят, жалость унижает. Но почему унижает? Дети ведь так любят подойти к маме и попросить: «Пожалей меня...» И тогда мама обнимает ребенка, гладит по шелковистым волосикам, целует, вдыхает его родной детский аромат и спрашивает: «Ну, что случилось?» А может, и не спрашивает, а просто обнимает — жалеет, и уже одного этого достаточно. Стариков некому обнять и вот так пожалеть. Наверное, потому и придумали, будто жалость унижает. А ведь унижает снисхождение. И больше всего оно унижает того, кто уверен, что снисходит. Откуда снисходит–то? Разве он куда–то поднимался?
«Он был слишком простодушен, чтобы задуматься о том, когда пришло к нему смирение. Но знал, что смирение пришло, не принеся с собой ни позора, ни утраты человеческого достоинства».
Так же снисходительно «средние» молодые думают и о времени, когда сегодняшние старики были мальчиками. То время для них — тоже старое. А значит, априори ущербное. Но время не бывает ни старым, ни молодым. И принадлежит только тем, кто уходит вместе с ним. А вы уж потом думайте о нем, оценивайте его, как хотите, — время это не волнует.
«– Смотри, не простудись, старик. Не забудь, что на дворе сентябрь.
— В сентябре идет крупная рыба. Каждый умеет рыбачить в мае».
Бесспорно: май — прекрасный месяц, полный солнца и надежд. Но после него пройдет еще целых 7 месяцев, прежде чем наступит новое Рождество. И эти 7 месяцев включат так много — торжество, победу... А потом неизбежно приходит день поражения. Который не так и страшен, если страницы прошлого не остались пустыми и незаполненными.
«Когда мне было столько лет, сколько тебе, я плавал юнгой на паруснике к берегам Африки. По вечерам я видел, как на отмели выходят львы».
Отмель окончательно размыта, львы стоят, вытянувшись, на тумбе в цирке. Все это видишь, понимаешь — но верить отказываешься. И, как ни парадоксально, но, может, в том и есть спасение от горечи утраты.
«Я же, — подумал старик, — всегда закидываю свои снасти точно. Мне просто не везет. Однако кто знает? Может, сегодня счастье мне улыбнется. День на день не приходится. Конечно, хорошо, когда человеку везет. Но я предпочитаю быть точным в моем деле. А когда счастье придет, я буду к нему готов».
Доказывать жизни, что ты еще жив, наверное, самое тяжелое увлечение. Потому что делать это надо, не останавливаясь ни на секунду. Секунд–то остается все меньше и меньше.
«А мой будильник — старость. Отчего старики так рано просыпаются? Неужели для того, чтобы продлить себе хотя бы этот день?»
И даже не важно, с кем ты проведешь этот день, час, минуту, секунду. Пусть даже один. Хотя, конечно, лучше с кем–то — кто тебя понимает. Ведь в старости, как и в детстве, так важно, чтобы тебя понимали. Наверное, поэтому порой случается, что твой враг из прошлого, но встреченный сегодня, становится чуть ли не лучшим другом в настоящем. Ведь в огромном море–океане малопонятной современности вы плывете на одной волне. И захлебываетесь тоже вместе.
«Но, может быть, она не раз уже попадалась на крючок и понимает, что так ей лучше бороться за жизнь. Почем ей знать, что против нее всего один человек, да и тот старик.
Если она терпит, значит, и я стерплю».
И все же так еще хочется полета. Чтобы высоко–высоко, звонко–звонко! Как когда–то! Теперь так уже не летают... Не умеют. Небо не то, что ли? И крылья мелковаты.
«Ах, не те нынче пошли птицы!»
И все же долгая прожитая жизнь действительно дарует такую же безмерную силу. Силу духа, которая порой куда важнее обычной, кулачной. О том хорошо знали многие поколения наших предков. Обязательно узнают и наши внуки–правнуки. Иначе род измельчает.
«Выпив рому, негр делал отчаянное усилие, и один раз ему удалось пригнуть руку старика — который тогда не был стариком, а звался Сантьяго El Campeon — почти на три дюйма. Но старик снова выпрямил руку».
«И я выпрямляюсь, чтобы не сгибаться знаком вопроса...» Такие слова услышала я однажды по телефону от очень одинокого и очень пожилого человека. Он не позволял себе прийти на процедуры в медкабинет в несвежей сорочке. Он, мужчина, офицер, не садился в автобусе, потому что рядом стояли женщины. Он знал ответы на вопросы. Как и Сантьяго. Потому что бывших чемпионов не бывает.
«В Бога я не верую, — сказал он. — Но я прочту десять раз «Отче наш» и столько же раз «Богородицу», чтобы поймать эту рыбу. Я дам обет отправиться на богомолье, если я ее и впрямь поймаю. Даю слово».
Один уже подсчитывает улов, а другой снова и снова выходит в море и забрасывает снасти в бездну еще неизведанных удач и разочарований. Первый уже сушит весла, а второй продолжает по–детски верить: его крупная рыба все еще где–то нагуливает бока, чтобы обязательно ему попасться. Жизнь человека не должна заканчиваться поражением.
«Я ведь говорил мальчику, что я не обыкновенный старик, — сказал он. — Теперь пришла пора это доказать.
Он доказывал это уже тысячу раз. Ну так что ж? Теперь приходится доказывать это снова. Каждый раз счет начинается сызнова; поэтому, когда он что–нибудь делал, то никогда не вспоминал о прошлом».
Даже старость черпает вдохновение в будущем.
«Мальчик — вот кто не дает мне умереть. Не обольщайся, старик».
Фото из коллекции лауреата премии «За духовное возрождение» Владимира ЛИХОДЕДОВА.
