Она до сих пор живет в том самом доме в 4-м Железнодорожном переулке в Бресте, куда въехала еще в 1958 году и где родился ее обожаемый Вовка. Переезжать куда-либо, пусть и поближе к невестке Нине Кирилловне, внукам Катеньке и Славе (семья второго сына Николая живет в Санкт-Петербурге и только раз в год навещает Беларусь), Агриппина Дмитриевна категорически не желает. Здесь все рядом: и кладбище, где лежит незабвенный сынок, и 8-я школа, в которой он когда-то учился и где теперь создан мемориальный музей памяти Владимира Карвата.
— Старая стала совсем, еле ноги ходят, — рассказывает моя собеседница, разглаживая натруженными руками скатерку на кухонном столе. — Но стараюсь потихоньку в церковь выбираться, могилку навещаю часто. В школу хожу, там такие замечательные учителя, ребята... Отзывчивые, добрые. Я, почитай, все фотографии семейные в музей Вовиной памяти отдала. Что мне эти снимки? Память сердца не заменишь никакими карточками...
Кончиком повязанной на голове хусточки она вытирает скатившуюся по щеке слезу. Так реагирует на любое напоминание о своем сыне. Мне тяжело спрашивать эту сломленную горем женщину о самом дорогом. Между нами — шестьдесят лет разницы и пропасть, разделяющая еще не познавшую радости материнства девчонку (это в глазах Агриппины Дмитриевны!) и бабушку, испытавшую самую страшную для любого родителя трагедию — потерю ребенка.
— Хлопец мой был таким чудным сыном! Он двадцать лет работал в Хабаровске в авиации. У меня сердце не на месте было. Думала, вернется на родину, здесь я за него спокойна буду. А оно вон как вышло: только два годочка отмерено было Вове в белорусском небе летать.
Предвестниками того страшного дня 23 мая 1996 года, когда, уводя горящий самолет от деревень Арабовщина и Большое Гатище, погиб летчик Карват, были сны. Агриппина Дмитриевна вспоминает: за пару лет до катастрофы сын увидел во сне, как падает в пропасть. Рассказал матери. Сам со временем позабыл о ночном кошмаре, а она все переживала: плохой знак, не случилось бы беды. Потом звонок прозвучал второй и последний раз: теперь уже Агриппина Дмитриевна увидела во сне, как Володя проваливается в песочную насыпь на железнодорожном переезде. А рядом стоит ее давно покойный муж Николай. “Что же ты, Коля, переезд охраняешь, а сына не уберег?” — успела прошептать в дремоте и... проснулась. Было это за несколько дней до роковой даты.
— Переживали беду страшно, — голос пожилой женщины звучит глухо, прерывисто. — У невестки моей, Вовиной вдовы, с тех пор головные боли не проходят, сильно мучается. Для меня вообще свет не мил стал. Только внуки помогали понять, что жизнь все же продолжается — смерти вопреки надо воспитывать, заботиться, поднимать на ноги...
Сегодня дети Владимира Карвата уже совсем взрослые: Катерина окончила вуз, вышла замуж, Вячеслав поступил в Витебскую медицинскую академию. Они хорошо помнят своего отца и гордятся им. Мама и бабушка сделали все, чтобы дочь и сын героя росли с уверенностью: их папа был самым лучшим, самым справедливым и самым мужественным. На мой вопрос, не хотел ли единственный сын Владимира Николаевича связать свою судьбу с авиацией, Агриппина Дмитриевна замахала руками:
— Хватит с нас самолетов, учений, высоты... Я каждый день молюсь, чтобы все мои внуки прожили долгую и счастливую жизнь. За отца, за дядю. Иногда думаю: какое надо было иметь мужество моему бедному мальчику, чтобы ценой своей жизни спасти жизнь других людей. И ведь это не в военное страшное время! Когда-то мы говорили с ним о таком развитии событий, словно предчувствовали что-то. И он сказал: “Мамочка, если судьба поставит перед выбором: умереть, но не стать причиной гибели мирных жителей или сохранить свою жизнь в обмен на жизни неповинных детей, взрослых, стариков, я не задумываясь выберу первый вариант”.
...Бабушка коротает летние вечера в одиночестве. Слушает радио, редко смотрит телевизор, газеты почти не читает: в последние годы сильно ослабло зрение. Признается, что не ездит к невестке: силы уже не те. Да и Славка, внук, теперь редко навещает дом в 4-м Железнодорожном переулке: учеба отнимает все время, и от Витебска до Бреста — не ближний свет. В Питере Агриппина Дмитриевна тоже не была, предпочитает собирать большое дружное семейство, раскиданное по трем городам, в отчем доме.
Она провожает меня до перекрестка и показывает, как пройти в ту самую восьмую школу. Сама не идет: с утра побаливают ноги. Я знаю, я чувствую: мой приезд, наш разговор расстроил бедную милую женщину. И почему-то уверена: вернувшись сейчас домой, Агриппина Дмитриевна сядет у кухонного окошка и долго-долго будет смотреть вдаль, перебирая в памяти то, о чем умолчала во время беседы: тайники сердца откроешь не каждому.
— Говорят, время пройдет — все позабудется. Нет, детка. Это мы проходим, а время — оно вечное. Единственное, что успокаивает, — подвиг сына не забыт. А значит, мой мальчик жив, пока живы воспоминания о нем! — подытожила наш разговор бабушка и, пожелав мне счастья и мира моим родителям, медленно побрела к дому.
Я почему-то не решилась рассказать ей про вычитанную много лет назад фразу Розы Кеннеди, женщины, похоронившей троих детей — Джозефа, Джона и Роберта. Эта самоотверженная железная леди на 104-м году жизни произнесла: “Несмотря на все трагедии, которые выпали на долю нашей семьи, я горжусь тем, какую жизнь прожили мои сыновья. Лучше быть матерью великого человека, чем автором всемирно известного произведения искусства”. Уверена, Агриппина Дмитриевна, считавшая своего Вовку героем задолго до того, как ему было присвоено это почетное звание, обязательно согласилась бы с этим утверждением...
