Уверен, что Рождество — любимый сюжет не только у меня.
В большой армейской палатке, как только переставали бросать в печку дрова, железо теряло красноту и в раскаленном чреве больше не гудело и не потрескивало, сразу становилось холодно, а через четверть часа пальцы деревенели, как карандаши. Не слушались, а в перчатках не поработаешь. И еще очень не хотелось, чтобы кто–нибудь приходил, впускал в палатку холод. Там, за тонкими брезентовыми стенами, стояла лютая январская ночь, холод — за минус 25 градусов. Снега той зимой на подмосковном полигоне было столько, что, свернув с траншеи–тропинки, я то и дело проваливался по грудь.
И если в том холоде о чем–то и мечталось, то это о горячей бане, о казарме, в которой чисто и светло, о подушке, естественно, и о горячей еде... Нет, солдаты на полигоне не голодали, кормили хорошо. А когда ночью хотелось есть, один из нас брал банку с замерзшей тушенкой и топором разрубал ее надвое. Ставил на раскаленную печку, и через несколько минут ее можно было есть с оттаявшим хлебом и луком, выковыривая из банки штык–ножом (но, по мне, ложкой вкуснее). Потом — крепкий чай. И главное — не уснуть.
Правда, если и уснешь, положив голову на руки, то ненадолго — разбудит холод. Первыми, не знаю почему, мерзнут ноги даже в валенках. Потом — спина, следом — живот. Отрываешься от стола, смотришь на черную остывшую печку и дрожишь. Солдат, который должен дрова подбрасывать, уморился и спит, сидя на низком стуле. Солдата зовут Толик. Он служит первые полгода, а мне меньше чем полгода до дембеля. Я на негнущихся ногах подхожу к нему и сильно толкаю в плечо. Так толкаю, что он иногда валится на бок. Пугается, вскакивает, начинает тереть глаза, красные от бессонницы и дыма. Он сует в печку бумагу, возится со спичками, и через четверть часа в нашей палатке опять тепло, я продолжаю писать плакатным пером под ярким снопом электрического света.
Крепкий чай не помогает. Глаза от усталости слезятся, делаю ошибку, вместо «советская армия» пишу «совецкая». Понимаю: надо поспать хотя бы час. Смотрю на Толика, он дремлет у теплой печки. Открывает глаза, смотрит на меня, потом испуганно — на печку и громко хмыкает. Говорит, что только совсем немного вздремнул. Видел сон, что спит на печке, а рядом — большой кот...
Чтобы Толик не спал, я заставляю его читать. Газет и разных бумаг у нас в палатке хватает. Читать он не любит, читает медленно, бубнит, зато не уснет и будет дрова подбрасывать. Даю ему свои часы, чтобы разбудил ровно в четыре. Он защелкивает браслет и по–детски улыбается. Я засыпаю. В шапке, бушлате с поднятым воротником, в валенках. Голова моя лежит на руках. Сквозь сон слышу, как на улице бряцает железо, скрипит снег, трещат дрова в печке. Голос Толика, шорох бумаги. Потом я уже не понимаю, это на самом деле или мне снится.
...Они, выслушав царя, пошли. И звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, пока, наконец, не остановилась над местом, где был Младенец. Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою и, войдя в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, пав, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну. И, получив во сне откровение не возвращаться к Ироду, иным путем отошли в страну свою.
Когда же они отошли, се, Ангел Господень является во сне Иосифу и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его и беги в Египет, и будь там, доколе не скажу тебе, ибо Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его. Он встал, взял Младенца и Матерь Его ночью и пошел в Египет, и там был до смерти Ирода, да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: из Египта воззвал Я Сына Моего...
Я проснулся, как и положено, от холода. Солдат сидел у остывающей, но еще теплой печки, я закричал, он тут же вскочил и засуетился. Начал говорить, что заснул совсем недавно. Чтобы быстрее разгорелись дрова, Толик опустился на колени и стал дуть на огонь. Я его не ругал. Выскочил из палатки на лютый мороз. Стоял и смотрел в темное беззвездное небо, на лес, на синее поле, на белый дым из соседней палатки. Увидел над полем синюю, с золотой серединой звезду, одну–единственную, и вспомнил свой чудный сон.
Толик уже разжег печку. Попили чаю, и я начал писать лозунги, понимая, что они никому не нужны... Толик подошел ко мне и спросил, не знаю ли я, кто такой Архелай. Затем показал страничку, найденную в бумагах для разжигания печки. Сказал, что это про Рождество и что он раз десять прочитал ее вслух, пока я спал, а потом и сам задремал...
Это было зимой 1985 года от рождества Христова на подмосковном полигоне.
ladzimir@tut.by
Советская Белоруссия № 2 (24884). Среда, 6 января 2016
