С физиком Зарецким я познакомился случайно. Хотя сам Анатолий Иванович склонен считать, что ничего случайно не происходит. Встречались не один раз. Записали пять магнитофонных полуторачасовых кассет с его воспоминаниями и размышлениями. Я всегда удивлялся, как много всего вмещается в одну человеческую жизнь! Анатолий Иванович, свидетель и непосредственный участник создания ядерной энергетики в СССР, в свои 80 лет все еще бодр, не ленится приехать из поселка Сосны, где живет, в редакцию, чтобы показать фотографии из личного архива, чтобы перевернуть еще одну страницу истории...
- Началось все с того, что в 1954 году я окончил физфак МГУ по новой специальности "Строение вещества". Введение ее в курс университета связано с тем, что атомная тематика стала все больше интересовать общество. К тому времени уже было достаточно оснований, чтобы подойти вплотную к использованию атомной энергии и в мирных целях... Из 300 человек - второкурсников физфака отобрали всего 30 студентов. Отбор осуществлялся по анкетным данным наших биографий и биографий наших родителей. Основными являлись три пункта: "Не привлекался. Не состоял. Не участвовал". Все мы были выделены в отдельную группу и засекречены. После этого обучение проходило уже не в стенах университета, а в режимных НИИ и "почтовых ящиках".
- Никогда не думал, что можно засекретить студентов!
- Можно и нужно! Тут надо сказать, что университет в первую очередь выпускает ученых, а не инженеров. А в режимных НИИ нам давали навыки работы инженеров-исследователей. Нам читали лекции на то время очень известные физики-ядерщики: Петухов, Векслер, Вернов, Скобыльцин, Блохинцев... Записывали все услышанное в специальные прошнурованные тетради и сдавали в 1-й отдел. Естественно, было наложено табу на любые контакты с иностранцами. Так учились два года. Когда подошло время преддипломной практики, то меня и еще троих сокурсников определили в Физико-энергетический институт Главатома в городе Обнинске. Отношение к нам было превосходное со стороны как молодых ученых, так и маститых. По вечерам мы дружно играли в волейбол, ходили в соседнюю деревню пить парное молоко, купались в реке Протва.
Я был прикреплен к профессору Дмитрию Ивановичу Блохинцеву, одному из создателей первой в мире атомной станции, автору весьма популярной среди ученых книги "Квантовая механика". Человеком он был очень доступным, часто приглашал меня к себе домой. Поскольку он был постоянно занят на пусковом объекте, то руководство дипломом поручил своему сотруднику, тогда кандидату физико-математических наук, который заведовал сектором теоретического отдела - Зарецкому Давиду Фишеровичу. Как тогда шутили, Зарецкий работал у Зарецкого. Давид Фишерович при всей своей сумбурности был очень талантлив. Он посоветовал для расчетов воспользоваться методом теории возмущений, что я и сделал. Но вскоре дипломная работа зашла в тупик. Я просиживал с арифмометром в руках долгие ночи в институтской библиотеке, проводя вычисления, но все больше запутывался.
Чтобы как-то отвлечься, весной 1953-го уехал в Ленинград. Мне надо было собраться с мыслями. Тамошние физики меня приняли. Нашли в общежитии место. Дней десять я ходил по музеям. Когда же вернулся в Москву, а жил я в общежитии на Стромынке, рядом с "Матросской тишиной", и вошел в свою комнату, то с порога увидел следующую картину. Сидят семь человек моих сокурсников, а с ними мой отец. И все дружно что-то играют на струнных инструментах.
- А я-то подумал было, что вас уже люди из органов поджидают...
- Могло статься. Увидев меня, отец обрадовался, но и отчитал. Меня к этому времени действительно уже разыскивали, чуть ли не с собаками. Ведь я должен был предупредить 1-й отдел, получить там разрешение. Но как-то все обошлось и меня из университета не выгнали. Поездка в Ленинград оказалась полезной. Я по-другому взглянул на расчеты и решил использовать метод Монте-Карло. Давид Фишерович поддержал меня... Защитился я одним из первых. С хорошей оценкой и с вердиктом, что моя работа, если над ней продолжить трудиться, будет достойна степени кандидата наук. Этой же темой в Америке занимался крупный ученый по фамилии Вайскопф. В солидных научных журналах печатали его статьи. Я боялся, что мои выводы могут совпасть с публикациями его сотрудников по этой теме. Получится конфуз, и меня обвинят в плагиате. Но этого не случилось.
Началось распределение. Мой научный руководитель баллотировался тогда на звание академика. Но каждый раз ему мешали такие светила, как Ландау, Тамм, Зельдович, Арцимович. Они считали, что высокое звание академика можно давать только за фундаментальные исследования и открытия, а не за одну атомную станцию, пусть и первую в мире. Блохинцева это злило и волновало... Как-то мы подошли к нему и поинтересовались, а где мы будем работать по распределению. Он глянул на нас и в сердцах бросил: "Останетесь в Обнинске!" Мы успокоились, а потом оказалось, что на нас даже заявки не подали, а распределяют нас в Министерство среднего машиностроения.
- Министерство среднего машиностроения занималось производством оружия?!
- Да! Еще как - оно работало на оборону. По телефону я получил предписание встретиться с человеком, который мне скажет, куда же меня распределили. Я описал ему свой внешний вид, он - свой. Встретились мы в метро, на станции "Охотный ряд". Помню, из-под его отутюженных брюк торчали сапоги... Вышли наверх, прогулялись по улице Горького. Он сказал, что недалеко от города Дмитрова создается институт ядерных исследований. Дал мне телефон профессора Терлецкого, который занимается квантовой электродинамикой высоких энергий и которому был нужен молодой специалист. Встретился я с профессором в университетской аудитории и сразу заявил со всей заносчивостью и амбициозностью, что я ему не подхожу. Что, мол, мои интересы - реакторы, а вот есть у меня друг, с которым мы защищались в Обнинске, - это другое дело. Здесь нужно заметить, что накануне я позвонил отцу, рассказал, что могу остаться в аспирантуре, в Москве, и тот, будучи праведным коммунистом и толковым инженером, высказался прямо: дескать, плечи широкие и здоровье позволяет, должен идти или ехать туда, куда Родина пошлет, а пристраиваться на теплое место - неправильно! К слову сказать, мой друг и однокурсник Борька Барбашов, за которого я просил, с профессором Терлецким таки встретился. До сих пор Борис живет и работает в Дубне. Сделал блестящую научную карьеру, доктор наук, профессор, руководит лабораторией, работает заместителем директора Института теоретической физики.
- Но вы-то, получается, остались без распределения?
- Вскоре меня вызвали в Министерство среднего машиностроения и сказали, что мной интересуется Министерство обороны. Там я узнал, что они занимаются исследованиями по защите от воздействия излучений атомного взрыва. Очень обрадовался. Ведь мало кто видел наяву, как взрываются атомные бомбы... Я попал в лабораторию, которой руководил Лев Борисович Пикельер. Благодарен ему за науку: и в жизни, и в практике исследовательской работы. Как человека и ученого меня шлифовали. Организация исследований требовала особого подхода и в модельных, и в натурных испытаниях в области проникающего излучения. Работали мы и под Москвой, и на Семипалатинском полигоне. Наш институт готовил для инженерных войск наставления и рекомендации, как уменьшить воздействие радиационного излучения в укрытиях: траншеях, окопах, блиндажах. Ведь при взрыве атомной бомбы, как известно, три поражающих фактора, три конкурирующих эффекта: огненный шар, ударная волна и радиационное излучение.
- Вы сами, работая с радиацией, пострадали?
- Больше меня, если говорить начистоту, получили, наверное, только непосредственные участники работ по ликвидации взрыва на Чернобыльской станции. Удивительно то, что я с вами беседую... Я проработал там с 1954 года по 1960-й. Самый близкий ядерный взрыв, который довелось увидеть, был осуществлен на расстоянии 27 километров от дислокации исследовательских групп. Бомба сбрасывалась с самолета, сопровождаемого истребителями, по сигналу с командного пункта. Чтобы вы поняли, далеко это или близко, скажу: если бы вы стояли, то взрывная волна повалила бы вас на землю... Я смотрел на развитие взрыва через закопченное стекло. Представляете: на небе солнце, а рядом появляется второе... На каждом испытании собиралось огромное количество экспертов. У каждого был свой интерес. Одни занимались радиацией, другие - ударной волной, третьи - радиоактивным загрязнением. В лощине стояло около 200 машин. Взрыв происходил на высоте 1.000 метров - оптимальной, чтобы произвести разрушения, чтобы радиоактивное облако было небольшим. Через определенное время, опять же по сигналу с командного пункта, все машины разом срывались и мчались туда. По мере приближения становилось видно, что все, что может воспламеняться, горит. Столбы, трава... Я с коллегами занимался дозиметрией, фиксировал предельно допустимую дозу на месте и запрещал продвижение дальше.
Чаще всего испытания ядерного оружия производились в зимнее время. Готовились, как правило, очень долго. Ждали погоду. Подбирали благоприятную международную обстановку. Однажды слишком долго ждали. Ошиблись с погодой: облачность была низкой и ударная волна пошла, как в волноводе, отражаясь и от облаков, и от земли... Когда она достигла Семипалатинска, в домах вылетели стекла и потрескались стены. Потом многое пришлось восстанавливать, местным жителям - выплачивать компенсацию.
- Анатолий Иванович, вы чувствовали страх?
- Работа, конечно, была опасная. Вот случай, произошедший во время модельных экспериментов с разными источниками излучения на полигоне под Москвой. Вкратце суть в следующем. Источник излучения поднимался на аэростате на нужную высоту. Так совпало, что в это же время на соседнем участке полигона взорвали фугас. Взрывная волна качнула наш аэростат так сильно, что порвалось несколько строп и он вместе с радиоактивным источником 1.000 кюри вообще мог улететь. В итоге, завис на высоте полкилометра носом вверх. У нас был телефон, чтобы позвонить на ближайший аэродром, поднять самолет и расстрелять аэростат, чтобы худшее не произошло. И вот аэростат начали потихоньку сажать. Это удалось. Теперь надо было убрать сам источник в контейнер. Дистанционно не получилось. Тогда я все взял на себя, ведь был в группе за старшего. Подъехал на танке, выскочил через верхний люк и дернул трос. Источник ушел в свинцовый контейнер. Дозиметр я с собой не брал, но, по расчетам, получил в тот день где-то 200 рентген, а смертельная доза - 400. Если бы о моем "подвиге" узнало начальство, то с работы бы я вылетел моментально!
- Если бы и дальше продолжались испытания ядерного оружия, вы бы занимались этой тематикой?
- Очевидно, нет. Я потерял интерес к исследованиям такого рода. Мне хотелось заниматься использованием ядерной энергии в мирных целях. И вот опять в моей жизни сыграл свою роль случай. В начале 1960 года поехал в Минск к маме. В вагоне встретил знакомого по Семипалатинску физика-оптика Ильяшевича. Разговорились. Он рассказал, что АН БССР начинает строительство реактора. Мне это показалось интересным. Руководил строительством Ермаков. В Минске у меня было время, и я встретился с директором Института энергетики Лыковым. Видимо, понравился. Он сразу пообещал и квартиру, и зарплату, и возможность получить лабораторию. Меня в Москве, если честно, ничего не держало.
- А зачем этот реактор был нужен в Белоруссии?
- Белоруссия являлась членом МАГАТЭ. А раз так, то должна была заниматься, по крайней мере, исследованиями в области ядра, как говорят физики. Реактор построили довольно быстро. В 1962 году наш реактор ИРТ-2000 был запущен. Меня назначили контролирующим физиком реактора. На торжественном пуске присутствовало правительство республики. Я показал Мазурову, какую кнопку нажимать. Он нажал - и началась контролируемая цепная реакция.
Тогда я работал начальником службы дозиметрии и физических измерений. Президентом АН Купревичем было дано распоряжение всем институтам подготовить планы по использованию реактора. Создали специальный совет, меня в нем назначили секретарем. Таким образом, мне пришлось общаться со всеми директорами как академических институтов, так и тех, которые хотели участвовать в проведении экспериментов на реакторе. А чтобы это было безопасно, я на реакторе установил нейтронные ловушки.
- Квартиру выделили, не обманули?
- В 1961-м сдали два дома и 6 коттеджей. Вот наша семья и стала первым новоселом... С приходом в Институт энергетики академика А.Красина и В.Нестеренко были развернуты работы по созданию передвижной АЭС с теплоносителем на диссоциирующем газе на базе колесных тягачей МЗКТ. Под этот проект выделялись огромные средства. Курировали проект АН СССР и Министерство среднего машиностроения. Фактически институт превратился в научно-производственное объединение. Назывался проект - "Памир". Эта АЭС на колесах предназначалась для использования в труднодоступных районах, для военных целей. Однако нашим планам помешала чернобыльская авария...
- Какой следующий случай перевернул вашу судьбу?
- В 1983 году мне поступило два предложения: стать заведующим физической лаборатории строящейся Игналинской АЭС и пойти начальником отдела тоже строящейся минской АТЭЦ. Подумал и решил остаться на родине. Но и здесь вмешался Чернобыль. Стройку перепрофилировали в обычную ТЭЦ.
- Анатолий Иванович, вы всю жизнь проработали в ядерной энергетике, скажите прямо: надо ли строить у нас атомную станцию?
- Да! Строить ядерные станции необходимо. Когда создавали минскую АТЭЦ, то речь шла о более комфортных условиях для жизнедеятельности мегаполиса. А теперь - об энергетической безопасности всей страны. Конечно, по своей ментальности белорусские люди осторожные, а тут еще и чернобыльский фактор срабатывает. Существует боязнь, что трагедия может повториться, ведь наши люди просто не знают, как ядерная станция функционирует. Вместе с тем во Франции около 90 процентов электроэнергии дают атомные реакторы. В США 104 такие станции. Кроме того, нашими специалистами выбран такой проект реактора для Островецкой АЭС, который вполне безопасен. Да и люди, работающие над проектом, - профессионалы, многих я знаю лично.
...Слушая, разговаривая, а иногда споря с физиком Анатолием Ивановичем Зарецким, я все время ловил себя на простой мысли. Вот ведь судьба у человека - все время оказываться на острие интереснейших событий, которые меняли ход истории. Что это - случай, везение или, может, на самом деле судьба такая?
