Картинки из глубинки
Давеча астрономы зафиксировали звездный взрыв в созвездии Геркулеса. А в сотнях миллионах световых лет от эпицентра космического ЧП, в деревеньке Короневщина Браславского района, почтальон Мария Шикшнян запрягала бричку, чтобы развозить газеты и журналы по окрестным населенным пунктам. Посмотрела на небо: не пойдет ли дождь? И направилась в свою привычную галактику — через холмы и низины, вдоль речек и озер, по лесам и полям, по дорожкам и тропинкам, к хуторам и деревенькам. Видзовская галактика — так можно назвать еле уловимый рисунок деревень в Видзовском сельсовете, самом крупном в стране, включающем 122 населенных пункта. Столько микродеревень больше нет нигде. Многих сел–призраков фактически не существует. Стоит под белой березой черная хата, от силы — три хаты под тремя березами, а кое–где и вовсе — голое поле, сильный ветер в нем.
Войникишки
У председателя Видзовского сельского исполнительного комитета Галины Малаховской пять лет назад добавилось головной боли. К немаленькому сельсовету решили присоединить еще два — Козянский и Дрисвятский. В результате реорганизации и получилась деревенская галактика: от центра сельсовета, поселка Видзы, к окраинам — около 40 километров. Протяженность границы с Литвой в сельсовете — более 100 километров. Как успеть везде, если деревеньки приходится буквально выискивать среди полей и лесов?
Когда–то на берегу озера Войникишки стояло восемь домов. Теперь осталось два. В одном — прописаны коренные жители, во второй летом наведываются наследники из Карелии. Войникишки будто висят на тоненькой нитке — благодаря сельчанам–старожилам у этой деревни еще осталось название.
Обходим стороной скелет бывшей ледовни — когда–то здесь охлаждали молоко и мясо, обкладывали мешками со льдом. Возле озера пригрелась на солнце корова. Она жует жвачку, отмахивается от мух, поглядывает в сторону непрошеных гостей. Но где же хозяева?
86–летний дед с лицом, как кора старого дуба, стыдливо прячется от фотокамеры. Хозяйка Стефания Римко встречает нас у порога. Говорит с уникальным акцентом этих мест, в котором смешались польский, литовский и белорусский. Немногословна. Все, что произошло с бабушкой за последний год, вмещается в одной фразе: «Умерла лошадка. Посадили огород. Телевизор работает. Сын и дочка приезжали один раз...»
Два человека доживают на берегу озера. У них в друзьях — аист на крыше, лебеди на озере и пес Туман у порога. При прежних властях такую деревню назвали бы неперспективной, записали бы ее в список на снос, проворно разломали и свезли в утиль нежилые дома... Но сейчас ломать не торопятся. Живы муж и жена Римко — живы и Войникишки. И живет в здешних местах нечто исконно белорусское.
Козорезы
За окном нашего галактического корабля — разбитого председательского «жигуля» пятой модели — проносятся кресты. Кладбища — католическое, татарское, православное. Все деревни здесь рядом испокон веков, люди привыкли жить вместе и умирать — тоже.
В Козорезах три дома и пять жителей. Самые активные — Анна и Тадеуш Севруки. Держат пять коров. Сдают по 90 литров молока в день. За 10 дней на молоке можно заработать 650 тысяч. За месяц, если повезет с погодой, почти два миллиона.
— Много дворов было раньше, — очерчивает рукой круг Тадеуш Иванович. — А теперь деревня измельчала, как тот ручей. Жаль! Свой дом поставил с нуля, посадил сад, сделал все, что нужно для хозяйства, купил пчел и машину «Рено». Но ездить некуда.
Возле дома — клумбы с цветами. Для кого сажали, если и показать–то некому? Так заведено. И пока живы люди — вечны их цветы.
Круглая печка, ковер на стене, фото с улыбкой молодости в рамке, комод и икона в углу. В хате мы пьем чай. Хозяева рассказывают новости. Недавно в Ставрово женщина пошла за черникой, встретила свиноматку с поросятами и запрыгнула на рябину. Полдня сидела! Кабаны жизни не дают. Выходишь ночью во двор, боишься глянуть на огород — осталось ли что–то от посадок. Вынесли на улицу радио — Газманов и Басков помогли. Кабаны отступили. А где–то там, на поле, позванивая звоночками, носятся пять собак — тоже живая сигнализация.
За домом Севруков, этаким островком жизни, — противоположный материк. Заброшенный дом и крыльцо в лопухах. Нехоженая тропа у порога. Скамейка, на которой разлегся мох. Жил человек, работал, умер. Внезапно.
Короневщина
Линии электропередачи тянутся к Игналинской АЭС. Едем на запад, к границе. Короневщина — пример типичной видзовской застройки. Из одного дома в деревне вряд ли разглядишь другой: планировка у населенного пункта весьма специфическая. А дома — всего два. Микродеревня Короневщина — рядом с более крупными Лоточками. Уже сейчас ее так и называют — за Лоточками. Интересно, если процесс миграции из деревни в город называют урбанизацией, то как обозначить переход одного села в другое?
Почтальон Мария Шикшнян живет «за Лоточками». 27 лет она развозит по видзовской галактике газеты, письма, продукты. Летом ездит на «лисапеде», зимой и в непогоду — на бричке, которую смастерил заботливый муж.
— Была деревня Столповка, теперь один камень от нее остался, — вспоминает почтальон. — Или вот — Лисички. Их на карте больше нет. А когда–то я возила туда «Правду» и «Советскую Белоруссию»...
В Столповке есть огромный валун, который тысячи лет назад занес сюда ледник. Его показывают туристам. Чтобы выглядело интереснее, придумали легенду. Мол, жил здесь когда–то пан, у которого дочка была — красавица, с глазами цвета голубых озер. Девушка влюбилась в парубка, тот был беден, выдать красавицу отец решил за богатого. Девушка повесилась. А тоскующий отец закопал приданое под камнем. Валун заколдован, у кого получится снять заклятие, тому и достанутся богатства.
Не знаю, упоминают ли экскурсоводы о Столповке, но миф — единственный шанс у несуществующей деревни остаться в истории. Какие легенды появятся в наши дни? Как расколдовать Столповку, Лисички, Баруны, другие исчезающие и исчезнувшие микродеревни?
Рутины
Если бы местная жительница Пелагея Михайлова знала об известной телеигре, в которой должен остаться только один, она наверняка бы пошутила: «Давайте приз! В Рутинах я — одна».
Бабка Пелагея в вязаной кофте и фартуке, в кармане которого болтается мобильник, теперь всегда ходит нарядная. Ей выпала большая честь. Не каждому уготовано быть последним жителем деревни.
Но сегодня старушка грустит. Кабаны уничтожили картошку. А куница задушила кур и отгрызла нос у кота.
— Я свою деревню люблю, не променяю ни на город, ни на столицу, — говорит бабушка. — Ну и пусть, что осталась здесь одна: все братья и сестры умерли. У меня 15 внуков. Приезжают иногда. Только ради них и живу. 29 лет отработала на ферме, не брала выходных. Богатства не нажила. Но душа моя — богатая. Схожу в храм, на кладбище загляну, принесу цветы к солдатской могиле. Потом подою корову. Посмотрю телевизор. Всплакну над людским горем. А так все больше люблю сесть на пригорке — дом мой ведь высоко стоит — и смотреть вдаль. Хорошо отсюда видно, далеко...
И мы рядом с Пелагеей Михайловой пытаемся заглянуть за горизонт. По дороге изредка ползут автомобили. Вот промчался «Форд» с минскими номерами. Столичные успевающие люди, осознав ценность и красоту видзовской галактики, скупают здесь дома. Кто знает, быть может, дачный поселок — это и есть один из вариантов будущего исчезающей деревни.
Колония
Если вы решите отправить письмо, указав на конверте индекс 211964 и подписав «В Колонию», — то письмо прилетит назад. Потому что Колония — хутор–фантом. Мимо него можно промчаться со скоростью 150 километров в час. А можно пройти пешком. Все равно вы не заметите жилых домов, дымка из трубы, не выбежит из–за забора настырная дворняга...
Колония — мертвый населенный пункт. Он — первый в Видзовском сельсовете из 20 кандидатов на снос. Когда–то здесь стоял дом, в нем прописана женщина, сейчас она живет у дочки в Латвии. А хата сгорела. Остался сад, в котором некому собирать антоновки и каштель.
Но пока жива хозяйка, Колония будет числиться во всех справочниках, проходить по отчетностям, фигурировать в документах. Парадокс! История сохраняет пустой хутор как населенный пункт, потому что таковы хитросплетения закона. И не важно, что человек прописан в саду. Выкорчевать его, засеять травой, передать на баланс СПК, если хозяин против, нельзя. Шесть яблонь посреди поля — вот и все, что осталось от Колонии. Когда машина была уже далеко, стало ясно: мы только что побывали на кладбище...
Дрисвяты
В этой островной деревне, окруженной озерами, похожей на аквариум, дышится легче. Дрисвяты — антипод многим видзовским «планетам». Может, и потому, что вот–вот деревня станет агрогородком. В движении чувствуется жизнь. Сейчас здесь суетятся рабочие, прокладывают коммуникации. На поле расчищен участок под типовые домики. А в июле – августе прогремят сразу пять свадеб. Возможно, сюда переберутся жители соседних хуторов, уставшие бороться с одиночеством...
— До войны все деревни были большими, — рассказывает Эмилия Шавелло, учитель истории Дрисвятской СШ. — Хуторная система — это наследство от Польши, реформы Столыпина. Потом началась урбанизация. Многие еще в советские времена уехали в Литву на строительство АЭС. Деревни пустели. Этот процесс начался не сегодня, и он необратим. А чтобы сохранить память об исчезающих населенных пунктах, мои ученики пишут научные работы. На место бывших деревень приезжают литовцы и латыши. Им интересно.
А если попробовать подстегнуть этот интерес, увековечить память о каждой деревне не на бумаге, а материально, в бронзе? Поставить на месте хутора и села знак, написать, какой здесь был населенный пункт, сколько там жило людей... Такие примеры в Беларуси уже есть. Но мою идею видзовчане не поддержали. Мол, одной деревней больше, одной меньше. Галактика не заметит.
Белый Застенок
Были, наверное, времена, когда деревни и хутора на Браславщине перекликались между собой.
— Эй, в Черном Застенке, как дела? — кричала какая–нибудь бабка Тэкля.
— Нормально! — отвечал ей Федот из Белого Застенка.
И так, будто в елочной гирлянде, шла связь от одного конца озерного края до другого. Но вот замолкла одна деревня, и связь нарушилась.
Белый Застенок — хутор с интересным названием — потерялся в лесах у самой границы. Его, будто грибники, мы высматривали, разводя руками ветки, заглядывая за кусты. А Застенок все не показывался. Чтобы ненароком не зайти в Литву, решили повторить попытку позже, заручившись помощью пограничников.
Пустынный хутор выглянул внезапно — как подосиновик из–за пенька. Белый Застенок высится на холме, трава на котором выросла в человеческий рост. Она не кошена — только дикие кабаны, видно, отдыхают здесь ночами и вытоптали вокруг своих лежбищ круги. По дороге к дому мы спугнули косулю. Задержались у куста красной смородины, в котором свила гнездо какая–то пичуга.
Тук–тук. Нет ответа. Заржавел амбарный замок на двери. Заглядываем в окно: в пыли — силуэт железной кровати и серый рушник на трухлявой стене. Умываться и звать к обеду здесь некому. Или, быть может, в Белом Застенке поселился призрак деревни, властелин всех здешних исчезнувших хуторов, который ждет не дождется, когда все эти «ненаселенные» пункты растворятся в природе? Крапива, луговая трава готовы заботливо скрыть уродливые мощи заброшенных домов.
Нашего проводника-пограничника я спрашиваю, что будет, если в пустом доме на границе решат устроить базу контрабандисты.
— Разве только о четырех ногах! — отшутился он.
Барсуки
И все же грустное богатство осиротевших домов не всегда остается во власти природы. Большинство ветхих строений, заручившись согласием хозяев или наследников, власти сносят. Сложнее отыскать тех наследников, которые живут за границей. Тяжело, если наследников двое, часто они не могут прийти к единому мнению.
В Барсуках мы увидели, как демонтируют старые дома. Но прежде долго искали табличку, которая некогда указывала на деревню. Табличка не обнаружилась. Наверное, убрали дорожники, чтобы сэкономить на краске. С точки зрения черствой логики аргумент железный: какой смысл в названии, если от деревни осталось два дома, один из которых уже почти разобрали?
Сносят на совесть — так, чтобы не осталось и следа. Убирают вплоть до фундамента. Есть дома, которые крепко цепляются за землю, будто намертво вросли в нее. А есть и другие. Они складываются, как картонный домик.
Раз, два, три — лом стучит по кирпичу. Кряхтит рабочий, пытаясь развалить печку и дымоход. А он не поддается. Металлический звон летит по округе...
...Хозяйку дома Ядвигу Волк мы нашли в соседней деревне. Этот звон она не слышит: разборку заказала сама.
— Дом мне не жалко, хотя и выросла там. И деревню тоже не жалко. Пусть там растут липы. Видели, какие вымахали? Их посадили, когда Барсуков еще не было. Будут расти, когда их не будет.
Видзы
С какой бы стороны ни подъезжал к поселку Видзы, видны два шпиля местного костела, самого высокого в Беларуси. Кажется, даже с отдаленного хутора бабки Пелагеи можно разглядеть этот ориентир. Не зря говорят, что Видзы — от слова «видеть».
Отсюда в деревни и хутора идет цивилизация. Маленькие населенные пункты поддерживают, даже проводят для жителей праздники. На днях гуляла деревня Эйтмяны. Праздновали 7 дворов и 11 человек! Для них накрыли столы, сыграли польку на гармошке, подарили подарки.
Жаль, что молчит Белый Застенок и не выходит на связь Колония. Но это — естественный биологический процесс. Ведь и вековой дуб, сбрасывая кожу–кору, когда–нибудь высохнет, зачахнет, станет пылью. Так и деревни превращаются в слова. Главное, чтобы их названия теперь не развеяло ветром.
...Пелагея Михайлова с надеждой вглядывается в туманную даль. Делает мед и продает молоко Тадеуш Севрук. Летает по пригоркам и по низинам на бричке Мария Шикшнян. Видзовская галактика сужается, но продолжает вращаться. Да и по закону космоса где–то в момент большого взрыва должно родиться новое звездное образование. Самобытной галактикой оно уже не будет, но для жизни подойдет.
