Отца не стало, когда Тадеушу и трех лет не исполнилось. Удивительно, но детская память сохранила тот горестный день во всех подробностях. Вацлав Иосифович уже не вставал с постели. С ним оставляли и самого младшего из детей. Что–то смутное накатило на маленькое сердце, и малыш горько заплакал. Словно почуял беду. «Иди ко мне, сынок», — тихо позвал отец. Малец перебрался к отцу на кровать. Тот обнял его, крепко прижал к себе. Будто хотел, чтобы все лучшее, чем он обладал, — ум, доброта, честность — с последним дыханием перешли от него к сыну. Проснулся он от того, что отцовская рука мешала дыханию. Он стал тормошить отца, но тот не проснулся...
Семья без отца, что дом без фундамента. Того и гляди — завалится на ту или другую сторону. Чтобы этого не случилось, старшие братья и сестры Тадеуша (никого уже из них нет на свете) впрягались во взрослую работу, стараясь изо всех сил. Про маму Юзефу Ивановну, красавицу, каких найдешь далеко не в каждом селе, и говорить нечего. Когда она спала или садилась за обеденный стол, и сказать трудно. Все на ходу. Вся в работе. Не таким уж и безмятежным было детство у Тадеуша Альхимовича. Но почему тогда столько света и тепла хлынет в душу, когда память мгновенно перекидывает мост из сегодня в те далекие годы? Не было то далеко прекрасным. Не было! И не от радости пели колхозницы, когда грузовик проселком мчал их на дальнее поле или луг. И домой возвращались с песнями не потому, что, славно потрудившись, сполна получат на трудодень. Работали–то в колхозе почти даром... Люди умели радоваться тому, что просто живут на свете. Что могут просыпаться раньше, чем взойдет солнце. Что ступают по теплой земле. И она для них не почва, а кормилица. Что у них светлеет на душе, когда в небе трепещет жаворонок. И что–то вздрогнет в сердце, когда над опустевшей землей тянется к югу журавлиный клин. Нет на свете ничего печальнее и тревожнее, чем прощальные крики журавлей... И со всем этим миром люди чувствовали свою слитность. Свое единство, которое казалось нерасторжимым. Настали иные времена — и расторглось нерасторжимое. И для славных песен места в новой жизни не оказалось...
И речка детства Аута была другой. Она крутила–вертела колесо мельницы. Древнее сооружение Тадеушу казалось настоящим чудом. Этаким вечным двигателем. После уроков он часто забегал на мельницу. Но не просто поглазеть. Высокий, плечистый, мог и подсобить мужикам: поднять наверх мешок–другой зерна. Царствовал здесь (и надо сказать, мудро, справедливо) мельник Иван Оношко. Своим видом он напоминал крепкий дубок, запорошенный снегом. Из–под косматых белых бровей выглядывали всегда умные и добрые глаза. Авторитет у мельника был непререкаемый. Может, поэтому здесь и возник столь необычный для села лад мельничной жизни. Мир, согласие, взаимовыручка и понимание. Каждый старался помочь друг другу. И никаких стычек, никаких ссор и конфликтов. «Оказывается, и так могут жить люди», — не раз произносил про себя Тадеуш, наблюдая жизнь на мельнице. Придет время, и эти наблюдения будут для него, как прививки. Когда приходилось разочаровываться не только в отдельных людях, но и в человечестве...
После окончания Язненской средней школы Тадеуш наверняка мог поступить в пединститут (в аттестате–то ни одной «тройки»). Но он решил иначе: поработать в колхозе. А потом — в армию. В народе считалось: кто не служил в армии, тот человек неполноценный. Тадеуш не ждал от судьбы милостей. Но и вырывать их у нее силой не считал нужным. Жила в душе уверенность, что жизнь его состоится. Что выйдет он в люди. И на многие годы вперед будущее виделось простым и ясным...
Нашлась в колхозе для него должность учетчика. Сколько бывало обид от колхозниц на его предшественника: неправильно вымерил, не так подсчитал... Тадеуш от людей слышал только слова благодарности. Не мог он обидеть простого человека. Тем более таких тружениц, которые и в матери ему годились, и в бабушки.
Но вот и повестка из военкомата. Проводили парня честь по чести. И слезы были в маминых глазах, и объятия родичей, и под всхлипы гармошки вечное: «Последний нонешний денечек...» Служил Альхимович в Житомире. В стройбате. На комсомольском собрании в роте его избрали комсоргом. Когда же в Узбекистане случилось землетрясение, их срочно перебросили в братскую республику. Неподалеку от Ташкента солдаты строили город–спутник Сергели.
Последствия землетрясения были ужасными, но жизнь в столице шла своим чередом. В вузах и техникумах работали приемные комиссии. Альхимович решил поступать на истфак Ташкентского государственного университета. На вечернее отделение. В те годы военнослужащим это разрешалось. Но пока оформлял разные справки, документы уже не принимали. «Попытка — не пытка, — подумал солдат. — Попробую в следующем году». Однако в приемной комиссии парню объяснили, что еще не поздно подать документы на юрфак. «У вас есть все возможности поступить на учебу», — убеждали его. И он решился. Первый экзамен — сочинение. Русская литература и язык — любимые предметы Альхимовича. Но на всякий случай прихватил солдат шпаргалки. И место для них нашлось подходящее: голенища кирзачей. Жара адская. От нее мысли в голове слипаются. Но надо успеть. Надо... Прохаживаясь между рядами, преподаватель остановилась возле солдата: «Молодой человек, а что это у вас... в сапогах?» — «В левом — Маяковский, а в правом — Горький», — глядя в глаза преподавателю, честно признался абитуриент. «А сочинение пишете?..» — «По Шолохову». — «Ну пишите, пишите...» Сдав экзамены, Альхимович стал студентом юридического факультета. А когда отслужил, перевелся на заочное отделение юрфака Белгосуниверситета. «Не я выбирал профессию, она меня выбрала», — не раз говорил Тадеуш Вацлавович. И в этом была сущая правда.
Вернулся солдат на родину. Не снимая форму (костюмом до армии он так и не обзавелся), зашел в правление колхоза «Сцяг перамогi». «Отслужил? Вот и молодец! — поприветствовал его председатель. — А справку для паспорта не проси. Все равно не дам...» «Она мне ни к чему», — спокойно говорит Тадеуш и выкладывает на стол студенческий билет и зачетку. «Очень хорошо, — обрадовался председатель. — Значит, будет в колхозе свой юрист. А пока что, Тадеуш Вацлавович, принимай клуб и библиотеку...» Он примет и организует работу так, что очаг культуры в деревне Заутье ставили в районе в пример другим. С концертами художественной самодеятельности они объездили все окрестные деревни. Да и не по одному разу. Какие чудные песни пел тогда народ! Тадеуш и сам поднимался на сцену. Под аккомпанемент учительницы пения исполнял песни военных лет. И самую близкую его сердцу: «Я люблю тебя, жизнь». Высокий, красивый и с таким же, как сам, красивым голосом он очаровывал слушателей. Глядя на него, у многих девушек сердце билось неровно. Тадеуш Альхимович женится на милой скромной учительнице немецкого языка из Дисны. И станет Аленушка его заветной песней жизни...
Работа в Миорском райкоме комсомола (вначале заворгом, а потом и вторым секретарем) совсем не по профилю. Но она учила пониманию человека. Умению заглянуть в его душу. Расположить к себе и вызвать на откровенность. Будущий следователь, а впоследствии и прокурор района жизнь и людей изучал не по учебнику...
А начиналась служба следователя Тадеуша Альхимовича в прокуратуре Браславского района. Одно из первых его дел — едва ли не политическое. Конюх избил бригадира. Ну, если бы просто подрались, а то ведь посягательство на должностное лицо. Да еще на члена КПСС. А это уже политика...
Допросил Тадеуш Вацлавович главных действующих лиц, побеседовал с руководством колхоза и людьми и пришел к выводу, что ЧП районного масштаба не стоит и выеденного яйца. Повздорили по пьянке конюх с бригадиром. Конюх был сильнее и побил своего приятеля. Вот и вся политика. Альхимович передал дело в товарищеский суд. Собрали в клубе людей. Возмутители спокойствия пожали принародно друг другу руки и пошли распивать мировую...
«Дело пустячное, — размышлял по дороге в Браслав Альхимович. — Да и делом–то назвать обычный бытовой конфликт язык не поворачивается. Но... в районе ему придали политическую окраску. Обозначили, так сказать, русло для моих действий. Но это же абсурд! Следователь — лицо независимое. И чье–либо мнение, тем более указка сверху, — для него пустой звук. У меня есть два властелина: моя совесть и Уголовный кодекс».
И складывался характер следователя Альхимовича. Сильный и независимый. При всей его доброте и душевности. Профессиональная неуязвимость, глубокая честность и бескорыстие, искренность в убеждениях — вот стержень этого характера. Тадеуш Вацлавович умел вникать в психологию обвиняемого. Он не ошарашивал его суровым: «За дачу ложных показаний...» Не отгораживался, как баррикадой, казенным столом и протоколом. Приглашал присесть на диван, садился рядом. На расстоянии дыхания. И вел беседу. Протокол составлялся потом...
В прокуратуре Витебской области Тадеуш Альхимович проработал старшим следователем 11 лет. А потом еще 5 лет прокурором Первомайского района г. Витебска. Громких дел он не искал. Они сами находили следователя... Вот жестокое убийство преподавателя Витебского техникума электросвязи. Любовный треугольник... Следствие зашло в тупик. Передали дело другому следователю. И снова тупик. Расследование поручили Альхимовичу. Скрупулезно изучив дело, Тадеуш Вацлавович никаких зацепок не обнаружил. Но... почему при допросах никого не удивило, что обвиняемая по минутам расписала, где она находилась в тот день, когда произошла трагедия. Обычно люди напряженно вспоминают, путаются, а тут все как по шпаргалке... В момент убийства, по ее словам, она была на рынке, где встретилась со своей знакомой. Та подтвердила. «А в каком месте это было?» — спросил следователь у обвиняемой. Красивая, умная, прекрасно владеющая собой женщина стала сбивчиво объяснять, что не помнит, не обратила внимания. Не смогла ответить на этот вопрос и ее знакомая. Вот и зацепка... После нескольких допросов студент Витебского пединститута, обвиняемый как соучастник преступления, во всем признается. «Слизняк!» — бросит ему в лицо преступница. И хладнокровно расскажет, как наносила удары несчастной женщине кухонным топориком, а ее подельник — гвоздодером...
Альхимовичу, как правило, поручали дела, которые другие следователи раскрыть не могли. Почему получалось у Тадеуша Вацлавовича? «Меня вела какая–то сила сверху. Подсказывала, что надо делать», — признается он. Может, и так. А проще сказать, обладает он профессиональным чутьем и врожденным чувством психолога.
Он был неудобным прокурором. Несгибаемый, ни под кого не подстраивающийся, неподкупный. Вот и пришлось расстаться с любимой работой... А ведь он как будто создан для этой профессии. И чем бы потом ни пришлось ему заниматься и в Витебском ковровом объединении, и в облисполкоме, и в республиканском Комитете по нефтехимии, и в Белорусском нефтяном торговом доме, где он был генеральным директором, и в Национальном пресс–центре, он продолжал служить юриспруденции. Верой и правдой.
Фото автора.
Советская Белоруссия №199 (24580). Пятница, 17 октября 2014.
