— Уйди из кадра, так–перетак! — истошно кричал Володя Цеслюк, когда я объяснял героине сюжета, где она должна пройти с сынишкой по мостику в оршанском парке.
Я извинился перед женщиной, направился к Цеслюку, по дороге прихватив увесистую палку. Внутри у меня все кипело.
— Если ты еще раз на съемочной площадке будешь так орать, я размозжу тебе голову и камеру, — сказал я.
— Там женщина с коляской шла, а ты — в кадре! Игровик недоделанный! — возмущался Володя.
Назавтра мы снимали нашу героиню, ткачиху Оршанского льнокомбината в цехе. Цеслюк пахал молча, находил интересные ракурсы. Мне только оставалось наблюдать за классной работой оператора. Выкрутив пленку, весь мокрый, Володя подошел ко мне.
— Ну как?! Кажется, все снял, — довольный сказал Володя.
— Молодец! Вот это работа, — сказал я, а вечером поговорили по душам, и на этом наш конфликт разрешился.
Зима. Мороз за 20 градусов с ветерком. Оператор Сергей Петровский уже минут сорок стоит за камерой, ждет, когда дымок из труб хат повернет в нужную ему сторону и солнышко коснется края леса. Мы сидим в машине, греемся.
— Слушай, скажи ему, пусть снимает. Какая разница, куда идет дым! Я уже в машине замерз, — не выдержал водитель.
— Нельзя, он знает, что делает, — ответил я и вышел к Петровскому.
Сергей Владимирович спокойно стоял у камеры, как будто на дворе май, хотя было видно, что он основательно замерз.
— Еще пару минут — и снимем, — сказал он, поглядывая на закат солнца.
Кадр получился фантастический. И солнце, и дымок, и хаты — все сошлось, как на живописной картине. Этим отличался Петровский. Его материал мы всегда смотрели с интересом. И вот Петровский решил стать режиссером. Как всегда, рабочий материал у него был превосходный. Сергей Владимирович приступал к монтажу фильма. Неделями он мурыжил пленку на монтажном столе и куда–то все исчезало. Изображение становилось жухлым, пропадала свежесть, и фильм получался мертвым. Существует правило: нельзя долго мусолить материал в монтаже — он устает и теряет свою первозданность. Я как–то сказал Петровскому: «Вы — отличный оператор, зачем вам режиссура. Снимайте и не мучайте себя другой профессией». После этого Петровский три месяца со мной не разговаривал.
Помирились мы в начале «лихих 90–х», когда снимали события в Минске на площади Ленина у Дома Правительства. Толпа народа, стоящие палатки, увешанный авоськами памятник Ленину, речи оратора, заводящие народ. Давка неимоверная. Петровский с камерой где–то там, внутри толпы. Я боялся, что его раздавят. Наконец Петровский выкарабкался из этого месива.
— Ну, Славка, материал должен быть редкий, — сказал он.
Ни Сан Саныч Мечинский, ни Стас Смирнов ни за что бы не полезли в эту толпу. Они как будто стеснялись присутствия посторонних, любили творить в камерной обстановке, наедине с объектом. При массовом скоплении народа они со стороны наблюдали за происходящим через длиннофокусную оптику. Экспрессии при такой съемке поменьше, но крупные планы людей из толпы очень выразительны. Другого же оператора хлебом не корми, дай покрасоваться с камерой перед людьми, особенно перед начальством.
Снимаем со Стасом Смирновым режим, рассвет над Неманом. Куст цветущей сирени, туман над рекой. Красота необыкновенная.
— Снято, сворачиваемся, — сказал я, когда Стас выключил камеру.
— Подожди, дай покайфовать! — проникновенно ответил Стас.
Были случаи, когда превосходный кадр, выстраданный оператором, ну никак не лезет в фильм. С оператором Толей Алаем мы снимаем молодую семью Цитовичей, переехавших на постоянное местожительство из Минска в деревню Забродье. Борис Цитович — художник, его жена Валентина — театральный режиссер. У них рос сынишка Данилка. Утром мы снимали у них во дворе.
— А где Данилка? — спросил я.
— Еще спит, — ответила Валя.
Мне захотелось снять пробуждение Данилки. Я переговорил с Алаем, и мы быстренько приготовились к съемке. В ночной рубашке, со сна, Данилка появился в дверном проеме, залитом контровым, солнечным светом. Ну точно ангелочек, сошедший с небес! Когда Толя выключил камеру, он долго не мог прийти в себя:
— Вот это кадр! — восхищался Алай, как будто не он его снял.
Валентина организовала с местной детворой кукольный театр. Борис взял в колхозе телегу, обтянул ее тентом и расписал под бродячий театр. Вся команда, как цыганский табор, двинулась по окрестным деревням показывать спектакли. Успех у ребят был ошеломляющий. Дети, взрослые, старики и старушки бросали домашние дела, чтобы посмотреть представление. Здесь ничего не надо было придумывать. Жизнь, эмоции кипели вокруг театра. Успевай только отбирать лучшее и снимать. Меня поразила способность Алая видеть не только то, что в кадре, но и боковым зрением замечать происходящие вокруг события. Во время спектакля с пастбища возвращалось стадо коров. Не выключая камеры, Алай моментально сделал панораму, и стадо коров оказалось в числе зрителей.
Когда я монтировал фильм, кадр с Данилкой ну никак не вставал в картину. Он был как будто из другого, художественного, фильма. Толя Алай еще долгое время упрекал меня, что я выбросил этот кадр. Пытался даже надавить на мое самолюбие: мол, сам придумал и выбросил редкий кадр.
Такое отношение летописной братии к своей работе дорогого стоит.
Это «подожди, дай покайфовать!» роднит наши души.
Советская Белоруссия №150 (24531). Суббота, 9 августа 2014 года
