Крутые жизненные виражи революционера и литератора Ивана Синицкого
Еще в 1977 году я напал в Москве, в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В.И.Ленина, на след воспоминаний «Из моей жизни в деревне», принадлежащих перу уроженца и жителя Сморгони Ивана Францевича Синицкого. Сохранились они в фонде известного русского писателя Николая Рубакина и писались, скорее всего, по его просьбе. Личность мемуариста меня заинтересовала: что за человек так подробно и образно рассказывает о жизни сморгонского пролетариата накануне революции 1905 года?
Воспоминания «Из моей жизни в деревне» писались до 1907 года, когда Рубакин уехал в Швейцарию, и до ссылки автора. Поэтому Синицкий, руководствуясь конспиративными соображениями, весьма скупо рассказывал о себе, стремился не называть фамилий товарищей по борьбе. Он только сообщил, что родился в 1861 году в крестьянской семье, в молодые годы служил в Украине, в 1893 году купил на окраине Сморгони, при выезде на Залесье и Молодечно, небольшой участок земли и начал хозяйствовать, развел «показательный сад». Писал корреспонденции в различные виленские газеты, где защищал интересы рабочих и крестьян, чем нажил себе врагов среди местных предпринимателей и чиновников.
В доме Синицких, продолжает мемуарист, часто собиралась молодежь. Читалась и обсуждалась нелегальная литература, которой полно было в библиотеке сморгонского революционера. Власти обвинили Синицкого «в принадлежности к тайному объединению, ставившему своей целью низвержение существующего порядка». По «сморгонскому делу» арестовали более 100 человек. 36 из них отправили в ссылку в Восточную Сибирь и губернии Севера. Синицкого сослали в Вологодскую губернию.
В бурную осень 1905 года Синицкого арестовали как одного «из видных руководителей забастовочного движения, организатора стачек и демонстраций» и посадили в камеру № 14 виленской Лукишской тюрьмы, где, очевидно, и были написаны найденные мной мемуары.
Из Вильно, как уже говорилось, сморгонский революционер был сослан в Вологодскую губернию. Вернувшись оттуда, опять участвовал в рабочем движении, вынужден был спасаться от повторного ареста выездом в Финляндию. После Первой мировой войны Синицкий приехал на пепелище родной хаты в Сморгони. Шесть лет добивался, чтобы польские власти вернули ему гектар земли, завещанный отцом. Наконец добился, отстроил дом, привел в порядок запущенный сад. Его образцовая усадьба стала известной в округе, даже дождалась издания посвященной ей открытки.
Ленинградский исследователь А.Дридза сообщил мне, что ему приходилось видеть книжку Синицкого о Новой Зеландии. Из Гродненского областного музея мне сообщили, что после смерти Синицкого его вещи, рукописи, фотографии остались у племянниц Юлии и Ольги Страшинских, живших тогда в Сморгони. В конце 1960–х годов и племянниц не стало. В их квартире сотрудники музея и обнаружили книгу о Новой Зеландии, а также несколько фотографий.
И вот наконец передо мной лежала ксерокопия небольшой книжки И.Синицкого «Новая Зеландия — Европа». Нижняя часть ее титульной страницы обрывалась, потому мне не удалось определить ни год, ни место издания. Издания? А может, книжка так и не увидела свет? Ведь сверху отчетливо написано: «Корректура», а в тексте действительно видны корректорские правки. Тогда закономерно возникают новые вопросы: кто и почему помешал выходу книжки? Не царская ли цензура здесь поработала? И с какой целью Синицкий отправился за тридевять земель, перед этим посетив Францию и Англию?
Ответы стал искать в тексте книги. Читаю ее первые строки: «На пароходе «Вайвера», после пятидесятитрехдневного непрерывного плавания (останавливались только в Капштате и Тасмании), я прибыл, наконец, в Веллингтон, столицу Новой Зеландии...» Эх, подумалось, ну почему здесь не указан год того плавания! Тогда в загадочной биографии Синицкого стало бы одним белым пятном меньше...
Тем не менее первая же страница книги пролила свет на весьма существенный момент — цель путешествия. Прибыв в Веллингтон, Синицкий снял номер в скромном частном отеле, чтобы там «встретиться с людьми рабочего класса». Потом наш соотечественник, «желая ближе познакомиться с условиями труда», обратился в правительственную контору с просьбой предоставить «какую–либо работу». Ему предложили «место рабочего на строительстве железной дороги» с мизерной зарплатой — всего восемь шиллингов в день. Синицкому очень хотелось побывать «среди землекопов, работавших на артельных началах», и только плохое состояние здоровья заставило отказаться от услуг конторы.
С жизнью разных категорий рабочих — иммигрантов, сезонников — путешественник знакомился в Окленде, куда вскоре переехал из столичного Веллингтона... Невольно задаешься вопросом: неужели такой интерес объясняется лишь любопытством самого Синицкого? Не выполнял ли он, находясь в Новой Зеландии, задание некоей революционной организации? И какого знакомого пытался разыскать в Окленде?
Наш земляк много ездил по далекой стране. Его привлекали покрытые снегом вершины гор, шумные водопады, таинственные пещеры, горячие гейзеры, в которых местные жители варили рыбу и яйца.
В своих странствиях по острову автор книжки часто встречался с маори — представителями коренного населения Новой Зеландии. Туземцы благожелательно относились к чужому для них белолицему человеку, помогали в сложных ситуациях. Синицкий, возможно, стал первым из восточных славян, кто не только побывал на новозеландских островах, но и подробно описал их аборигенов. Наблюдая нравы и быт маори, автор сравнивал условия их жизни с английскими и американскими. И делал это, очевидно, опираясь на предыдущие наблюдения.
Язык Синицкого колоритен, метафоричен. Он тонко чувствовал и образно передавал красоту окрестной природы. Однажды в горах заблудился и вынужден был ночевать под открытым небом. «Ночь была тихая, звезды ярко блестели, а из–за гор поднималось наше самое красивое созвездие — Орион, которое в Новой Зеландии проходит в это время почти над самой головой. Южный Крест, вблизи которого яркость Млечного Пути достигает наибольшей силы, склонялся к западной части горизонта, а серебристые лучи луны уже скользили по вершинам гор. Ни одного звука здесь не было слышно, будто все живое затаилось и любуется этим великолепным, усеянным яркими звездами покровом, этими медленно странствующими тенями гор, этими таинственными ущельями...»
«По первоначальному плану, — признается Синицкий, — я рассчитывал пробыть в Новой Зеландии два года и возвратиться через Америку (Сан–Франциско, Нью–Йорк), но изменение обстоятельств заставило меня оставить эту интересную страну и поспешить в Россию; поэтому я выбрал другой, более скорый путь, а именно: Австралия, Цейлон, Порт–Саид, Европа».
Из Окленда на пароходе автор приплыл в Сидней, напоминавший ему Лондон. Потом был Цейлон, город Коломбо, удививший путешественника крайней бедностью местных жителей — сингалов, тамилов, малайцев, веддов. Последние потешали публику, ныряя вслед за брошенной в море монетой на большую глубину. Синицкий осмотрел не только центр Коломбо, но и его окраины, где жили туземцы. На Цейлоне автор впервые услышал из уст чужеземцев русское слово, и словом этим было «дай» (монету).
Аден, Порт–Саид, Неаполь, Генуя... По дороге Синицкий опять сравнивал социальные условия жизни в разных странах. И, очевидно, часто вспоминал родную Сморгонщину. Во всяком случае, когда в третьем классе парохода хорваты начали отплясывать свои национальные танцы, те казались автору «чем–то вроде белорусской «лявонихи» или «польки».
Пройдя через Гибралтар, постояв в Антверпене, пароход наконец прибыл в Бремен. Этим и завершаются путешествие и книжка неусидчивого сморгонца. Конспиратор Синицкий нигде не уточнил, какая же это «смена обстоятельств» заставила его срочно оставить Новую Зеландию и вернуться в Россию. Но, сопоставив разные источники, нетрудно догадаться, что это были революционные события 1905 года. Значит, путешествие в южное полушарие состоялось между 1901 и 1905 годами, скорее всего, в 1904 году. Тогда же появилась и книжка, так и не увидевшая большой свет, ибо ее автор не вызывал доверия у властей. Потому, смею утверждать, гродненский корректорский экземпляр поистине уникален.
Оставалось еще выяснить, когда же умер Иван Синицкий. Библиотечные поиски опять ничего не дали. И тогда я обратился за помощью к писателю и фольклористу Арсену Лису, уроженцу и знатоку Сморгонщины. Вскоре он принес мне величайшую редкость — номер журнала «Беларускi летапiс». Он вышел в Вильно в первой половине сентября 1939 года (в номер успела попасть статья о начале войны) и поэтому не успел дойти до подписчиков. В нем есть некролог, посвященный Ивану Синицкому и подписанный инициалами «А.Л.» (скорее всего, за ними скрывался Антон Луцкевич). Сообщается, что сморгонский литератор, революционер и садовод умер 2 мая 1939 года.
Как видно из некролога, Синицкий был тесно связан и с белорусской литературой. Будучи неженатым, он все свое имущество завещал Обществу белорусской школы. «Однако случилось так, что покойный пережил общество, которое через несколько лет было закрыто административными властями».
Иван Синицкий оставил после себя добрую память не только как революционер, общественный деятель, но и как автор литературных материалов в «Нашай нiве», а также как создатель, вероятно, первого среди восточных славян описания Новой Зеландии. И верится, что в День белорусской письменности, который в этом году намечено праздновать в Сморгони, его участники придут с цветами к месту, где стоял дом Синицкого. А еще лучше — к памятному камню, поставленному на месте этого помнящего многие исторические события дома.
Фото предоставлено Сморгонским историко-краеведческим музеем.
