Ностальгия

По старой дороге, или по линии, как ее здесь называют, от Черневки до Сыча, километров 10...
По старой дороге, или по линии, как ее здесь называют, от Черневки до Сыча, километров 10. Деревня Сыч и рядом Демешковка были малой родиной моих родителей. Здесь они поженились, обзавелись детьми, пережили войну. В Сыче жили брат и сестры матери, а от Демешковки остались лишь сиротливый указатель да одна хатка с одинокой женщиной. Когда отец вышел на пенсию после почти 40 лет работы в Черневском магазине и маялся без дела, мать стала настраивать его на переезд в Сыч. Чтобы подстегнуть отца к переезду, она посадила в Сыче картошку и осенью, отобрав лучшие клубни, принесла в Черневку.


— Батя, ты посмотри, какая там благодать. Такой картошки мы сроду в Черневке не видели, — уговаривала мама отца к переезду.


Огромный дом, сараи, сеновал, стопка, банька, заборы, пчелиные ульи — все хозяйство сняли с обжитого места в Черневке и перевезли в Сыч.


Прошли годы. Мои родители покоятся на сельском кладбище. Этим летом мы, три брата: старший, Валька, я и младший, Арик, поехали в Черневку, где прошло наше детство. На въезде в деревню, на горке, где стояла наша школа, строят что–то кирпичное. Где была мельница, все заросло чертополохом. Магазин отца сгорел. В гараже, где кипела работа, как бездомный бусел, застыл подъемный кран. Дома Шкловчика, Блюмкина, Степана Гордеева развалились, но на доме Виктора Мурашко смотрит в небо спутниковая антенна. На месте нашего дома выросли дикие кусты, лишь несколько старых яблонь напоминали, что здесь была усадьба.


Родственников в Черневке у нас нет, только две наши учительницы доживают свой век. Мы зашли к Зинаиде Андреевне, учительнице белорусского языка и литературы. Дом закрыт, в огороде никого. Нам сказали, что недавно Зинаида Андреевна умерла. Два месяца назад я был у Зинаиды Андреевны: «Приезжайте на рыбалку, будете жить у меня!» — говорила она, не допуская возражений.


С опаской мы подъехали к дому Владиславы Михайловны, учительнице немецкого языка. Возле дома какой–то мужик копал яму, похожую на могилу. Его лицо мне показалось знакомым.


— Вы Горавский? — осторожно спросил я.


— Да, — ответил он.


— Здравствуй, тезка! — поздоровался я, узнав в нем сына Владиславы Михайловны Стасика.


Станислав Горавский вылез из ямы.


— Вот трубы разошлись, надо поправить. А вы кто? — спросил он.


Мы назвали себя, Станислав заулыбался, вспомнив нас.


— Мама пошла отдохнуть, — сказал он и направился к дому, — да вот она сидит на скамеечке!


Владислава Михайловна сидела в тени на скамеечке босиком, долго рассматривала нас, наконец, узнала. Ее глаза радостно засветились, и она стала той молодой, красивой учительницей, на которую мы, мальчишки, смотрели, как на образец совершенства.


— Ты был лучший ученик в школе, — сказала Владислава Михайловна Вальке.


Владислава Михайловна глядела на нас добрыми, благодарными глазами, и, казалось, ей не нужно больше никакой награды, чем то, что мы, ее ученики, помним ее и любим.


У меня сохранилась старая фотография, на которой мы, четыре друга детства: Валерка Зубович, я, Толик Фролов и Петька Бузо. Мы зашли к Валентине, сестре Валерки Зубовича. За столом собралась их большая семья. Я всматривался в лицо Валерки, пытаясь узнать знакомые черты. Валерка сидел за столом и почти не участвовал в разговоре. Его взгляд был обращен в себя, как будто он где–то не здесь, не с нами, а там, куда посторонним вход закрыт. Я вышел во двор покурить, за мной вышел Валерка и рассказал трагическую историю. В Германии в автомобильной катастрофе погиб его сын. Я не смог вымолвить ни слова. Потом он рассказал, что живет в Витебске, возглавлял мебельный комбинат, работал в облисполкоме, теперь на пенсии.


— А помнишь, как ты танцевал у меня на свадьбе? — с горькой улыбкой спросил Валерка.


Мне почему–то стало стыдно, захотелось в чем–то покаяться и сказать: «Крепись, Валерий Фомич!»


Поздно вечером Толик Фролов ехал домой на трелевочном тракторе. Рядом с ним сидел мальчишка — его племянник. Фары у разбитого на делянках трактора не работали, и он наехал на стоящий в темноте лесовоз с хлыстами. Хлыст проткнул лобовое стекло и вонзился в мальчишку. Был суд, Толику дали срок, но за примерное поведение вскоре выпустили. Несколько лет назад я зашел навестить Толика. Он сидел в углу двора, делал самокрутку. Мы с Толиком вспомнили, как в детстве ели соленую кильку и Толик рассказывал, как он лихо управляется с бензопилой. Мы обнялись, попрощались, а в этот наш приезд его дочь сказала, что Толика уже нет. Я запомнил Толика крепким парнем с курчавыми русыми волосами и завидовал ему.


— Мне пришел вызов из мореходки! — хвастался счастливый Петька Бузо, — Стану моряком, весь мир увижу, надоело шлындать по Черневке!


В десятом классе мы с Петькой сидели за одной партой и делились самым сокровенным. Вместе посматривали на девчат, подбадривая друг друга. Однажды залезли к девчатам на сеновал, но ничего особенного из этого не вышло. Я возвращался домой после провала в театральный институт, когда мне сказали, что Петьку откачивают на берегу Бобра. Петька, который плавал лучше всех нас, утонул. Страшная гримаса судьбы — хотел стать моряком, увидеть весь мир, а Бобр забрал его мечту. Петька Бузо был самым верным моим другом.


Мы, три брата, сидим на берегу Бобра. Рядом семейство минчан расположилось с палаткой и мангалом. Детки плещутся в реке, а мать строго следит, чтобы они не заплывали далеко. Им невдомек, почему эти три мужика задумчиво смотрят на воду, как Бобр вливается в Березину и растворяется в ней...


Говорят, два раза в одну речку не войдешь.

Советская Белоруссия №170 (24551). Суббота, 6 сентября 2014.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter