Как происходит деградация человека? Беглые в рассказах о своих жизнях дают ответы, достойные стихов и романов. Только писать их там некому, деградация касается всех. Поэтому пока можно лишь выбирать суть из плачей-интервью для недожурналистов.
Вот беглая поэтка по имени Наста: «Я работаю с белорусским языком и для него в первую очередь. Все, что я делаю, делается исключительно для белорусской аудитории». Иначе говоря, если белорус говорит на русском, его для меня нет. «Мне хотелось бы делать для моей страны, для моих людей» — а это лишь такие поэтические сопли.
* * *
«Все завязано на глубинно национальном», — поэтка не понимает, что уже националистичном. «Вряд ли я могу быть интересна кому-то еще» — хотя остатки самокритичности чувствуются.
Кто она такая? Наста в протесте «всю жизнь, сколько себя помню». Обычный, в общем-то, случай для образованцев. Для любящих называть себя «интеллигенцией». Для творцев, обслуживающих креативно-средний класс. «Белорусы не были готовы к тому, с чем столкнулись в 2020 году, а тем более к такой жертве, как вынужденная эмиграция».
Оцените: круги, в которых вращалась (и которые из «белорусов» только и знает) поэтка, не были готовы — то есть все, что пытались ей и им донести, вложить, вдолбить государственные СМИ (каждый день по много раз, полгода, не меньше), не было воспринято. Вообще.
И ведь нельзя сказать, чтоб они газет не читали — читали. И смотрели. И слушали. Как их убеждали, уговаривали, умоляли не нарушать закон.
Однако невероятные не только заранее оправдали любые свои действия (а также любые эксцессы боевиков — это ж святое, за-ради пратэста), но и заранее же себе выписали индульгенцию за все грехи, раз. А второе — они не были готовы «к такой жертве». Да и ни к какой они не были готовы. Власть должна была собраться — и сама тихонечко уйти.
К которой не были готовы, хотя и «всю жизнь у пратэсте». Дурные и жалкие.
* * *
Реальное отсутствие убеждений, принципов, стержня — чем обычно и отличаются образованцы — и делает с поэткой ту самую деградацию. Не только с ней, но с ней особенно четко: «С началом российской спецоперации Наста поняла, что это тот момент, когда нужно окончательно разграничить для себя государство и родину». У Фомы Берлаги, помнится, тот момент наступил на пляже: «Я сделал это не в интересах истины, но в интересах правды», — поведал он Шуре Балаганову.
Родины без государства не бывает. Так и хочется ласково повторить таким беглым и из себя возвышенным вслед за Жегловым: «Наказаний без вины не бывает, Шарапов».
«Ей не хотелось больше иметь ничего общего с государством, участвующим в войне на неприятной стороне», — вот так поэтически и размазано. Давайте проще: на той стороне воюет Америка и НАТО. На той стороне поляки, мечтающие вновь стать нашими панами, и литовцы, желающие закрыть нашу станцию, как свою. На той стороне наши враги — и философско-цивилизационные, и санкционно-конкретные, какой аспект ни взять.
Но неприятна поэтке наша сторона. А не вражеская. Вот, собственно, и все ее (и всех таких) мировоззрение.
* * *
Детей им не жалко, даже своих: «Не хотела, чтобы мои дети продолжали отождествлять себя с этим государством. Поэтому решила ради их будущего увезти их в более здоровое общество», — говорит поэтка. Ну, в то, которое чужих детей обливает водой на морозе. Которое готово само на себя запускать ракеты, чтобы Россию потом наказали. Которое ненужные ему трупы прикопает в приграничном лесу или просто выкинет через калитку на нейтралку. В более здоровое, в общем.
И — как оно там? Здорово? «В эмиграции одиночество приобрело другие формы, — признается Наста. — Здесь одиночество из-за оторванности от родного. Тебя будто камнем приплюснуло, раздавило».
И лежишь жабой. И живешь жабой. И ядом истекаешь, как жаба. И детей своих тому же учишь. Жаба и есть. Деградировала.
На самом деле не хватает ни на что. Рядом такие же недожурналисты помещают историю бывшего молодого, крепкого, настырного хлопца из городка. Сам пробился из электриков в начальники. Сам выучился программированию. Сам начал работать на себя в IT.
Но мозгов не хватило — пошел шатать рыжым. Не будучи, как мы уже знаем, готовым «на жертвы». Снова не хватило мозгов — и от наказания бежал. Теперь в Польше спит на голом полу, а дети — на одежде. Работает на стройке — ни сил, ни времени даже поискать в IT уже нет.
«В Польше я получаю 2500 злотых — и 2400 отдаю за квартиру, живу на вывезенное с собой. Кубышка скоро заканчивается — и что дальше?» Можете себе представить всю глубину ужаса большинства таких беглых? Которые однажды совершили ошибку, потом ее усугубили, теперь в безвыходной черной воронке… да, без мозгов, да, неспособные… — можете представить, как они гонят от себя черные мысли о беспросветном завтра?
Поделом, говорят, вору и мука… а дети чем виноваты?
* * *
Не диво, что беглые сейчас ненавидят все эти штабы, кабинеты, управы и легиёны — чтоб не сильнее нас с вами. У всех, кто не поспел припасть к западному остаточному финансированию — а таких там подавляющее большинство, — похоже, скулы сводит от ненависти к былым кумирам. Да и у тех, кто здесь у нас, дома в Беларуси, сидит под плинтусом, в ужасе ожидая прихода силовиков, — тоже.
«Поэтка признается: иногда ей кажется, что возвращение на родину растянется на десятилетия. И она старается об этом не думать, потому что ей очень страшно». Им всем очень страшно, включая недожурналистов, просто поэтка это и чувствует острее, и проговорить не стесняется.
Такая жизнь. И правда, как у не туда полезшей, раздавленной, выпнутой на обочину жабы. Вы не были готовы к таким жертвам? Ну, полежите пока. Вот только хватило бы сил — домой.
На коленях. Ползком.
mukovoz@sb.by