— Мы покажем Беловежскую пущу не с парадного входа. Пройдем звериными тропами. Полюбуемся деревьями–исполинами, которым и 300 лет, и 600. А знаете, я немного завидую вам. Увидеть и почувствовать такое впервые — что прикоснуться к вечности. А это не каждому даровано...
Так говорил мне Константин Федорович Саевич, сидя за столом в родительском доме. Может быть, на той самой табуретке, на которой сиживал еще в детстве. Он то и дело поглядывал на отца, будто ждал от него подтверждения своим словам. Федор Константинович время от времени кивал головой. А в глазах, как в озерцах, подернутых туманом, тоска. Не возрастная. Прошло чуть больше года, как не стало его сердечной спутницы жизни Анны Николаевны. Казалось, еще живет тепло и дыхание в каждой вещи, служившей ей при жизни. А самой хозяйки нет. Разве может сердце с этим смириться? Вот и заходится оно от глухой боли и приступов одиночества. Конечно, он не одинок. Есть дети, внуки. Но с уходом жены его жизнь превратилась в половинку горького яблока. В половинку — и только... И старший сын Константин признался, что, когда похоронили маму, родительский дом стал восприниматься им в черно–белом цвете. Краски исчезли. Словно горе своей чернотой стерло их. Но велик запас животворных сил у жизни. А трава забвения на святых для памяти местах не прорастает...
Саевич–старший сел за руль старенького «жигуленка». Сын — рядом с отцом. Кто–то мудро сказал, что родители нужны детям для того, чтобы было кого любить. А дети родителям — чтобы было кем гордиться. Когда я познакомился с Константином Саевичем, первое, что услышал от него, — это рассказ об отце. И столько в нем было любви и восхищения к родному человеку, что возникло желание встретиться с «патриархом» Беловежской пущи. На зубра Федор Константинович совсем не похож. Ни видом своим, ни характером. Стройный, подтянутый. Защитная форма лесничего сидит на нем, как будто сшита под заказ. Ступает по земле легко. Не сутуля плечи, не опуская низко голову. С кем бы ни встретился бывший лесничий, ему не придется отводить в сторону глаза. Он никому не сделал зла. Искренность и желание творить добро — его главные достоинства. И кто поверит, что кольца жизни этого подвижного человека уже отсчитывают девятый десяток? Но это так.
Нетрудно было угадать, с чего начнет свое повествование Федор Константинович. Конечно, с корней. «Корни рода Саевичей, — не без гордости скажет он, — беловежские. Мой прадед Федор служил лесником на кордоне в урочище Ясень еще в 1846 году. От кордона возникла и деревня Ясень. Здесь же родился мой дед Михаил. Несколько десятилетий своей жизни отдал он пуще. У Михаила родится сын Константин, который станет моим отцом. По тем временам он был человеком грамотным. Работал десятником по приему заготовленной древесины. Почти полвека служил пуще и я. Много лет возглавлял Ясеньское лесничество. В Беловежье оно не раз признавалось лучшим. С лесом связали свои судьбы сыновья Константин и Федор. Константин — ученый. Федор служит инженером по охране и защите леса в Негорельском учебно–опытном лесхозе. Дочь Наталья — доцент. Преподает на факультете предпринимательства и управления в БГАТУ. Ну как не гордиться такими детьми! Да и внуками тоже. Старший внук, мой полный тезка, как и все Саевичи, будет служить лесу. Он — студент лесохозяйственного факультета Белорусского государственного технологического университета.
Мы — пущане. И это наш родовой титул...»
«Мы — пущане» прозвучало как пароль. Стоит произнести эти слова, подумалось мне, и ты в пуще — свой среди своих. Когда Федор Константинович ушел на пенсию, он как никогда прежде почувствовал власть пущи над собой. Она не хотела пущанца отпускать. Она требовала от него дела. Но какого? Федор Константинович извлек из ящиков стола папки с рабочими записями. Набросками. Газетными зарисовками. Этюдами. Миниатюрами. Размышлениями. Их накопилось немало. Попытался привести написанное в какую–то систему. Но совсем неожиданно получилась книга «Записки лесничего Беловежской пущи». Небольшая по объему. Но, как всякий первенец, дорогая и любимая. Мой сокурсник Василий Ференц приложил к ней редакторскую руку (ко всем последующим тоже), и в 2002 году она вышла в свет. От книги к книге (за 12 лет набралась целая библиотечка) росло мастерство пущанца–самородка. Вот так и продолжает свое служение пуще Федор Константинович Саевич.
...«Жигуленок» бежал резво. Совсем не по–стариковски. Проскочили Ясень. Родную деревеньку Саевичей, что притулилась к самой пуще. Она как родинка на щеке. Мелькнуло слева лесничество. И вот она, великая и неповторимая — Беловежская пуща. Таких лесных массивов (более 1.000 квадратных километров), пожалуй, уже в Европе не найти. Разве что где–нибудь в горах. Вырулив на обочину дороги, вышли из машины. Дышится необыкновенно легко. Как будто не кислород проникает в легкие, а солнечный свет. «Дышите всласть, — скажет с улыбкой на лице Саевич–младший. — Это кислород вечности».
Сколько ни присматриваюсь к Константину Федоровичу, никак не могу убедить себя, что он — ученый–эколог с именем. Доктор биологических наук. Профессор. Академик Словацкой академии сельскохозяйственных наук. В нем напрочь отсутствует профессорская степенность. Есть в его облике что–то от ершистого мальчишки. Которому до всего есть дело. Загруженному под самую завязку, но готовому браться за новую и новую работу. И самое поразительное — всегда доводить ее до конца. Саевич–младший — человек эмоциональный. Но как истинный пущанец за всю дорогу он не произнес ни одного восклицания. Подлинный восторг или восхищение красотой не терпят внешнего выражения. Они так же молчаливы, как чувства любви и патриотизма...
— А давай, папа, сходим к твоей любимой сосне. Это ведь рядом.
Мне показалось будто тень тревоги скользнула по лицу Саевича–старшего.
— Что ж, давайте сходим...
— Сосне 300 лет. Ствол в обхвате почти 4 метра, — пояснил мне на ходу Константин Федорович.
Долго ли мы шли или совсем ничего, сказать не берусь. В пуще время не ощущается.
— Ну вот и пришли, — тихо произнес Федор Константинович.
— Боже мой! — простонал Саевич–младший. — Переломить, как спичку, такой ствол! Для этого по меньшей мере нужна атомная силища... Когда, папа, это случилось?
— В тот год, когда не стало мамы. Ты давно здесь не был...
Постояли тихо, как на кладбище. А ведь для Федора Константиновича потерять такую сосну, что друга похоронить. Я представил на миг, как, подойдя к сосне, проводил он рукой по теплой коре и говорил примерно следующее: «Ну что, старушка, все еще скрипишь? Скрипи, родная, скрипи. Мы еще поживем...» Теперь сказать эти или похожие слова некому. Как много родственного в человеке и природе! Деревья падают, а лес стоит. Люди умирают, а народ живет...
А вокруг такая благодать! Пуща, пропитанная солнцем, сияла, как невеста в подвенечном платье. От нежной зелени (была вторая половина мая) возникло переливающееся марево. Казалось, что воздух окрасился в зеленый цвет. И в него можно макать кисть. Смешивать с другими красками и наносить на холст голубой дали или на холст небес. Разнодеревье. Разнотравье. Разноптичье. И все, все — под одним вечным небом. Хочется жить, а еще больше — славить жизнь. Но как передать словами все то, что творится на душе? И где такие слова найти?
Долго любовались дубом–исполином. Облака, что скользили по небу, казалось цеплялись за его крону. Ствол, как огромная колонна отменного литья. 600 лет живет он на земле. Вдруг я почувствовал, что какая–то необъяснимая сила как будто отрывает меня от земли и по стволу поднимает вверх... Я поделился своим ощущением с Константином Федоровичем. Он радостно рассмеялся и сказал, что подобное волшебство пущи не раз испытывал и на себе.
На солнечной поляне гостей пущи, как будто из сказки, поджидал стол с аккуратными скамейками по бокам. А сверху — добротный навес. Скатерть–самобранка у нас имелась...
Константин Федорович взял в руки баян (я еще недоумевал: зачем он в салоне «жигуленка»?). И нежная, чистая мелодия, естественная и правдивая, как дыхание пущи, серебристым ручьем устремилась прямо к сердцу. И оно встрепенулось светло и радостно, как от сладостной боли. «Заповедный напев, заповедная даль, // Свет хрустальной зари, свет, над миром встающий. // Мне понятна твоя вековая печаль, // Беловежская пуща, Беловежская пуща...» Играл и пел Саевич–младший мастерски. И когда музыка отзвучала, было такое чувство, что пуща, вобрав ее в свое дыхание, повторит песню слово в слово. Не повторила. Такие песни, подумалось мне, тоже кислород вечности.
— Удивили вы меня, Константин Федорович. Удивили и обрадовали...
— А в нашем роду, — скажет Саевич–старший, — музыканты не редкость. Мой дед Михаил сам смастерил скрипочку. И она до сих пор жива.
В соседней деревне Хидры жил гармонист Сенька. Это был музыкант–самородок. Бескорыстная душа. Позовет его молодежь играть на танцах — ни копейки не возьмет. Только условие поставит: рядом с ним должна сидеть самая красивая девушка. Так вот, бывало, Сенька играет, а Костя сидит рядом с ним и буквально впитывает его музыку. Вот я и решил: надо определять парня в Каменецкую музыкальную школу. Дед перед поступлением подарил Косте баян. А когда сын окончил музыкальную школу, и я сделал такой подарок. Продал корову и купил баян «Вальтмайстер». У Кости есть и свои музыкальные произведения. Он — автор песен «Гимн ветеранов», «Партизанский вальс», «Белорусская строевая». А «Сойди, братишка, с пьедестала» — моя любимая песня. Спой, сынок...
И снова запел баян в руках музыканта и композитора Константина Саевича.
— Судя по вашей родословной, Константин Федорович, вы просто обречены быть лесничим. И вдруг... ученый.
— Только не вдруг. После школы я поступил на лесохозяйственный факультет БТИ. Имел твердое намерение стать лесничим. Как отец. Но судьбе было угодно свести меня с выдающимися лесоводами Леонидом Петровичем Смоляком и Владимиром Сергеевичем Романовым, ректором института. Они–то и разбудили во мне ген ученого. Не знаю, каким ветром его занесло, но то, что он существует — факт очевидный. С третьего курса я увлекся наукой. Убедился, какая это кропотливая, тонкая, требующая огромного терпения, чутья и выдержки, а главное — веры в результат, работа. Но увлекательная и страшно интересная. Изучал я продуктивные процессы в лесах. И понял: ученый может объяснить и причину, и следствие. А значит, принести лесу больше пользы, чем лесничий.
Распределили меня в Негорельский учебно–опытный лесхоз. На должность старшего инженера по учебно–опытной работе. А через три года назначили начальником воднобалансовой станции Белорусского управления по гидрометеорологии и контролю состояния природной среды. За 10 лет работы на станции был накоплен такой научный материал, который позволил мне вначале стать кандидатом наук, а потом и доктором.
Природа не способна защитить себя от человека. Это может сделать только человек. Мы готовим защитников природы от человека. Это не совсем обычная работа. Но я в нее вкладывал и вкладываю (и в БГАТУ, и в Международном государственном экологическом университете имени А.Д.Сахарова, а теперь — в Белорусском государственном экономическом университете) всю свою душу. Потому что экология среды неотделима от экологии души. Нельзя жить на свете, не любя свою Родину, свой народ, свою землю и природу...
А ведь эта любовь и есть кислород вечности.
Советская Белоруссия №144 (24528). Суббота, 2 августа 2014 года
