В Белорусском государственном художественном музее открылись две выставки. На первом этаже - выставка графики Тараса Шевченко, на втором - белорусская живопись 40 - 70-х годов. Я заглянул вначале к Тарасу Григорьевичу... Вот диво: все, чему меня учили в школе - несчастный крепостной, униженный и оскорбленный, отправленный самодуром помещиком в солдаты, - посыпалось враз. Передо мной были изящные, утонченные работы изысканного Мастера. Акварели, офорты. Умельца с рукой и глазом, поставленными в Императорской Академии художеств.
Друзья мои, все, что вы читали про Тараса Шевченко, конечно же, правда. И крепостным был, и в солдаты его отдавали, но к творчеству Шевченко это не имеет ни малейшего отношения. Это относится к судьбе, к его жизненному пути - тому пути, который ему выпал, который он прошел.
Судьбе было угодно выбрать Тараса в свидетели, наградить его той жизнью, которую он прожил, может быть, только для того, чтобы он эти зарисовки, эти акварели и сделал. Я скажу больше: он прожил такую жизнь для того, чтобы эти свидетельства нам оставить.
Право, смешно говорить о Гогене на Таити, Ван-Гоге - в Арле, Писарро - в Париже и при этом сетовать: ах! какие несчастные...
Художник волею судеб оказывается там и в то время, где он оказывается, и, если он настоящий художник, оставляет нетленные, неумирающие свидетельства своего присутствия...
Выставка на втором этаже музея неожиданно связалась с шевченковской вот чем...
Группа белорусских художников - Данциг, Суховерхов, Красовский, Савицкий, Моносзон и др., и др., и др. - волею тех же судеб, что и Тарас Шевченко, оказалась на земле Белоруссии в промежутке между 40-ми и 70-ми. Поскольку они прекрасные художники, они оставили свидетельство своего пребывания в данном месте и в данное время - свои картины. Я встречался с этими картинам, как с давними друзьями. Друзей детства, как и родителей, не выбирают. Они такие, какие есть.
Вот "Партизаны" Суховерхова. Хоть кол у меня на голове тешите, рассказывайте что угодно о героике и дегероизации, о соцреализме и концептуализме - передо мной свидетельство очевидца, мастера.
Вот "Новоселы" Мая Данцига - я радуюсь встрече с ними, я их полюбил еще тогда, когда Май написал их. Помню, как поразило меня это полотно - такое "нахальное": нате! я полкартины замажу половым суриком, но зато как заиграют, как засветятся счастьем глаза юных моих современников, получивших первую в своей жизни квартиру... И плевать мне, к какому "изму" отнесут их потом критики, - сам критик, знаю им цену... Это свидетельство эпохи, времени. Уверен, через сто, двести лет эти чувства поймут и другие зрители, поймут, как понимаю я сегодня Тараса.
Вот Исаак Давидович. Не надо про соцреализм. Художник выше схем, в которые его пытаются вогнать. Поглядите, какой безумно красивый серебристый цвет на его картинах, как он им играет, как тонко моделирует полутени и полусвет. Какой мастер! Глядишь и исподволь вспоминается другой художник, который так же, как Давидович, справлялся с серебристым на сером или с серым на серебристом, - Франсиско Гойя...
Вглядываясь в работы Давидовича, вспоминаю его самого - тонкого, интеллигентного, никогда не повышавшего голоса, чувствую в его работах школу Пэна, блестящую витебскую школу...
Монос Исаакович Моносзон. Здравствуйте! Совсем юным я увидал вашу картину, на которой люди сидели у открытой печи. Вы назвали ее "Первый съезд РСДРП" - никто не помнит ни этого названия, ни имен тех людей, но блики огня на лицах, отсветы - кто, кроме вас, мог так точно, так блестяще передать их, что, казалось, чувствуешь тепло огня на своей коже? Я гляжу на маленькую картинку на сегодняшней выставке и радуюсь - я узнаю вас, узнаю вашу утонченность в огоньке папиросы, которую сжимает кто-то, какая мне разница кто... Я счастлив оттого, что ваше мастерство живо, что оно "работает", свидетельствует, я слышу ваш кашель заядлого курильщика, ваш хриплый голос: "Ну что, получилось?.. Ты в самом деле почувствовал, как тлеет этот огонек, как греет он руки?.."
Две небольшие выставки. Время разделило их двумя сотнями лет. Удивительно они состыковались в залах белорусского музея, и именно потому, что оказались рядом, заставили думать о роли и месте искусства, о его свидетельской функции. О том, что оно вечно, о том, что голос его не глохнет во времени...
В одной уважаемой мною минской газете я прочитал заметку о выставке Данцига, Суховерхова, Стельмашонка, Моносзона, короче, о выставке "Белорусская живопись 40 - 70-х годов". Я расстроился. Автор, подозреваю, юная девочка - писать об искусстве в газетах почему-то поручается в основном юным девочкам, - со странным высокомерием обозвала все то, что я видел и чему радовался, "осколками соцреализма", воспеванием "сталинских времен" и еще чем-то... Все правильно - эти художники жили в сталинские времена...
Но и Тарас Григорьевич Шевченко жил во времена какого-то русского императора. Давайте и про него - академизм и воспевание самодержавия... Не получается? Почему? Ах, в школе проходили, что он критиковал, протестовал. Уверен, свидетельством эпохи станут и эти полотна, которые выставлены сейчас на втором этаже нашего музея. Главное, сохранились бы они до тех времен, не погибли бы... А то вспоминается случай с работой еще одного художника 40 - 70-х, не стану называть его фамилию. Было модно передавать в клубы, дома культуры картины на "доверенное хранение". Собираясь открывать персональную выставку, художник поехал в клуб, где на "доверенном хранении" находилась его работа, и нашел ее в гараже - промасленным холстом, оказывается, хорошо было накрывать автомобиль директора клуба от дождя...
Тот тоже что-то объяснял автору про соцреализм, про то, что все это "старье" никому не нужно...
