В день ярмарки в Черневку приезжал старьевщик Удалов на сытом жеребце, запряженном в добротную телегу. Это привносило большую суматоху в размеренную жизнь местных баб, которые собирали тряпье и меняли его на заветные мотки цветных ниток мулине.
— Здорово, мужики, бабоньки! Няхай жыве и мацнее и конский базар три раза в неделю! — весело здоровался Удалов.
— Здорово, Удалов! Где тебя носило все лето? — спрашивали бабы.
— С Трибоем улучшал породу колхозных коней! — отвечал Удалов, привязывая жеребца Трибоя к забору.
Бойко шла торговля около телеги со сливами. Ягоду брали ведрами, чтобы варенья хватило до следующего урожая. Маленькие поросята спали в соломе, похрюкивая, и тыкали пятачками друг друга. Когда продавец пересаживал поросенка в мешок нового хозяина, хрюн начинал отчаянно визжать, как будто его режут, но вскоре затихал, уткнувшись мордочкой в угол мешка. Обычно не торговались, поскольку продавцы и покупатели хорошо знали друг друга, а цены из года в год были стабильными. Продав поросят, продавец бежал в магазин, чтобы купить на вырученные деньги необходимый товар: новые кирзовые сапоги или телогрейку.
Мы, пацаны, шныряли между телегами, заглядывали в ящики, корзинки. Брали на пробу яблоки, груши, сливы, не боясь получить подзатыльник. Хозяйки всего этого добра сами предлагали нам попробовать товар, сочувственно глядя на нас босоногих, загорелых мальчишек.
— Ой, ой, ловите, убег! — кричала с воза баба, опустив мимо мешка поросенка.
Все бросались ловить поросенка... Возы постепенно пустели. Мамаши со своими детьми тащили домой яблоки, сливы, груши. Уже дома хозяйки варили варенье, а мы, детвора, собирали сладкую пенку.
Отшумел воскресный базар. Пришло и закатилось, как ясное солнышко, бабье лето. По утрам стало подмораживать, пошли дожди. Пришла пора шинковать на зиму капусту. Холодные сочные кочаны с хрустом разваливались на две половинки, и хозяйки, ловко орудуя ножами, превращали их в ровную соломку. Они смахивали ее с дощечек в бочку, сдабривая солью, тмином, морковкой и клюквой. Мы сидим на печке, хрумкаем сладкие кочерыжки, слушаем, как стучат ножи и разговаривают за работой моя мама и тетка:
— Янина, когда ты покажешь свою «Всадницу»? — спрашивает тетя Саша.
— Если достану ниток, этой зимой закончу. Удалов мало синих ниток привез. Может, у тебя есть? — интересуется мама.
— Уже давно не вышиваю, глаза испортились. «Попугай» второй год на пяльцах валяется.
— Тю, глаза испортились! Ты же моложе меня. Когда ты родилась?
— Мама говорила, что я родилась, когда все было.
— Правильно, осенью, а я весной, так что ты моложе меня. Очки тебе надо, — заключает мама.
— Надо, да где ж их взять? — вздыхает Саша.
— Возьми у Шкловчика! Он по вечерам своей бухгалтерией не занимается.
Тетя в ответ весело рассмеялась, видимо, представила себя в очках бухгалтера Шкловчика.
Бочка быстро наполнилась шинкованной капустой. Женщины утрамбовали ее, положили несколько целых кочанов, антоновских яблок, прикрыли сверху чистыми листами, накрыли крышкой и придавили увесистым камнем. Вечером отец с соседом Степаном Гордеевым обвязали бочку веревкой и спустили в погреб.
— Ой, какой сегодня день? — вдруг спохватилась мама.
— С утра был четверг, — иронично заметил отец.
— Слава богу, а то я зачухалась сегодня и чуть не забыла, что капусту надо ставить в мужской день, — облегченно сказала мама.
С тех пор прошло много лет. Я сижу в родительском доме, смотрю на вышитую «Всадницу» с картины Карла Брюллова и думаю, что сегодня в деревне никто не ставит на зиму капусту бочками. Некому есть. И такого вкусного сливового варенья уже не варят...
omr@tut.by
Советская Белоруссия №195 (24576). Суббота, 11 октября 2014.
