Пошел дождь, а зонтик я забыл дома. Вот и пришлось задержаться в мастерской художника. Ждал, когда дождь кончится, кофе по второму разу пили. Напиток без сахара, горький и темный, как коричневая тушь или как темнота за окном. За жизнь неторопливо разговаривали, а куда спешить, если капли по стеклу бегут, по карнизу барабанят... Не помню, когда конкретно, с какой фразы разговор тему сменил и художник молодость стал вспоминать. Может, дождь виноват, а может, и еще что–то. Хотя, мне кажется, хотелось этой историей поделиться моему приятелю. Мы еще в художественном училище вместе учились, а потом в институте. Он, продолжая неторопливо рисовать, начал про те времена рассказывать, когда в армии служил.
Когда его призвали, попал в учебку. Хоть он уже и был к тому времени дипломированным художником, но в учебке получил военную специальность — снайпер. Это был 1985 год. Учили, как он говорит, серьезно. Много приходилось стрелять, а еще больше бегать, преимущественно с оружием (в полной боевой амуниции).
В армии, хоть все и расписано по минутам, будущее неизвестно до тех пор, пока приказ не прозвучит. А потом уже можно и не думать, его надо выполнить. На этом правиле и стоит армия. Так всегда было. Но и без приказа иногда многое можно предугадать. Мой приятель рассказывал, как им вдруг выдали новое обмундирование. Выдали утром, сразу после завтрака. Хорошо представляю этот момент. Толчея у каптерки, запах новой одежды, примерки, брань, чертыхание, хохот. Все почему–то кажется каким–то чужим и непривычным. Словно тебя заставили быстро кожу менять, новую выдали, а старая слезать не хочет. Запах оружейного масла. Тяжесть вещмешка и оружия да еще куча разнообразных нюансов. Это неизменно. Так вот по тому, какое обмундирование выдали, солдаты поняли, хоть приказа еще и не было, что ждет их скорая отправка в Афганистан.
Так и получилось. Погрузили в машины и повезли на аэродром. И там нервное ожидание, напряжение перед неизвестным будущим. Хотя на то оно и будущее, чтобы быть неизвестным. Перед самой погрузкой в очередной раз построили, принялись по спискам сверять. Закончилась проверка, и тут второй раз прозвучала фамилия моего приятеля. Он сделал, как и положено, два шага из строя...
Самолет на Ташкент улетел без него. Он в новом обмундировании, с тяжеленным вещмешком остался на аэродроме, а сослуживцы отправились выполнять интернациональный долг. Почему он остался, объяснить ему никто не мог. Он даже немного расстроился от такой несправедливости. Вернулся в часть и три недели работал по своей гражданской специальности. На черных траурных лентах венков белой краской писал казенные слова сочувствия. Все знают, что в Афганистане наши погибали. Все знают, что такое «груз–200»... Потом его отправили в противоположную от Афганистана сторону, на Север, где он и дослужил положенный срок.
Прошло двадцать восемь лет, а мой приятель так и не смог получить ответ, так и не смог понять, почему самолет в тот день 1985 года улетел на Ташкент без него. Он придумывал самые невероятные версии. Но несколько дней назад он встретил своего бывшего, сильно постаревшего, замполита. Замполит его узнал первым. Начали разговаривать, прошлое вспоминать. Замполит и пролил свет, внес ясность в вопрос, который художника мучил так долго.
Оказывается, что в штабе одним из начальников разведки служил какой–то полковник Горохов. «Так вот именно он и позвонил в часть, чтобы меня не отправляли в Афганистан... Я об этом полковнике никогда раньше не слышал».
Я заглянул в свою пустую чашку, увидел на дне непонятный узор. Поставил ее на край стола.
«Ну откуда он знал, этот Горохов, что моя жена за день до отправки родила сына? — говорил художник и глядел в темное мокрое окно. — Представляешь, Володя, мой сын живет и не знает, что спас меня от Афганистана».
Да, бывают в жизни истории, для объяснения которых нет слов. Думаешь–думаешь, а придумать их не получается.
Советская Белоруссия №223 (24360). Среда, 27 ноября 2013 года.
