— Начнем с истории семьи: знаю, что твои родственники оказались по разные стороны революции — еще той, 1917 года…
— У моего прадеда по материнской линии, петербуржца, было 11 детей, все они получили высшее образование, жить бы да радоваться, но наступили смутные времена. Старшая дочь стала революционеркой, один из средних сыновей был офицером Белой гвардии, воевал на противоположной стороне, его фотография сохранилась в семейном архиве. И я не знаю, как они все это пережили и восприняли, потому что в советское время все-таки принято было о таких вещах молчать.
По отцовской линии у меня белорусы — не те мифические, которых нам описывают современные националисты, а нормальные: православного вероисповедания, которые совершенно не любили поляков, считавших нас холопами. Никакого родства с Польшей, никакой дружбы-жвачки — ничего подобного близко не было, я это знаю по своей семье. Все эти мифы и легенды — современное изобретение, совершенно ложная история.
Читала как-то в Facebook диалог между националистами и хохотала: молоденькая девочка спрашивает, мол, а вы с какой стороны белорусы, с польской или с литовской? То есть белорусы в понимании наших «змагароў» какой-то непонятный народ, наполовину состоящий из поляков, а наполовину из литовцев. Просто цирк!— Ты художник портрета, а как выбираешь героев?
— Давай обсудим современное «змагарскае искусство». Признаться, у меня оно вызывает нервный смех. Бройлер, которого запускают в полет, корпулентная синепопая «белорусская Венера» — насколько полноценны с художественной точки зрения подобные творения? И ведь они появились буквально в считаные дни…
— Мне кажется, чтобы считаться искусством, произведения должны быть поглубже. Но для этого надо думать, а чтобы думать, требуется время. Еще ладно эта синепопая девушка, больше всего люди смеются над котиками и волчками…
— Нет-нет, волчатки чудесные, я прямо вижу в них себя — милые, ужасные и зубастые псы режима…
— Кстати, еще в октябре попались мне в каких-то «невероятных» чатиках и пабликах рассуждения о том, каким же будет искусство революции, какие у него должны быть каноны. Обсуждалось все это с надеждой на победу и с расчетом на монетизацию, во-первых, а во-вторых, на то, что эти произведения будут работать как пропаганда. Все же понимают, что искусство может выступать в этом качестве.
— При этом результат усилий все же оставляет желать лучшего, на мой взгляд. Да и плакатное искусство меня тоже как-то не впечатлило.
— Что-то интересное придумал разве что Цеслер — картинку, на которой Колесникова под флейту выводила крыс. Задумка сильная, но грызунов мгновенно перекрасили в красно-белый цвет, и получился обратный эффект. Или вот буквально недавно попался на глаза клип некой Водоносовой, где визуальный ряд создается с помощью рисунков из песка. Увы, художественная самодеятельность невысокого качества, не сравнить с аналогичными клипами, например, украинских певцов.
«Букет сирени».— К слову, заметь, как наши оппоненты эксплуатируют образ жертвы, в том числе рисуя свои агитационные картинки…
— Это вообще что-то новое в истории. Уж не знаю, можно ли так победить, но сейчас и технологии иные, и война не та. Война сейчас — кто сильнее кому на нервы надавит, кто кого искуснее обманет. Прямой конфликт — последняя стадия. С блицкригом не получилось, поэтому дальше в ход идут технологии, они, в принципе, опробованы. И образ жертвы, в том числе сакральной жертвы, срабатывает — сработал же он в Украине. Но в довесок к жертве требуется предательство элит и силовиков. А если этого нет, революционерам остается только плакать. И выдумывать истории, которые вызывают исключительно отвращение и брезгливость.— Твоя самая известная — среди интернет-пользователей как минимум — картина «Праздник вышиванки» родилась не сразу после начала гражданской войны в Украине, а позже. Это ведь не был мгновенный отклик на события?
«Праздник вышиванки»— Художнику, если что-то его по-настоящему трогает, дергает за нервы, очень хочется выплеснуть это на холст. Появляется ощущение, что я что-то сделала, чтобы стало лучше, я как будто помогла. Ощущение, может быть, смешное, но оно есть. Пока ты этого не сделал, душу рвет на куски. И у меня было много замыслов, как откликнуться на гражданскую войну в Украине, но я все откладывала, все думала: нет, это будет плакат, карикатура, что угодно, но не живописное полотно. «Праздник вышиванки» я писала около полугода. Считаю эту картину удачной. Она прозвучала, пошла по интернету перепостами, ее обсуждали, и многие украинцы — те, что без кастрюли на голове, — говорят: да, это про нас. Некоторые не приняли работу, кто-то попытался мне закрыть рот, мол, нельзя писать мертвых детей и нельзя показывать это. Но такой претензии я не понимаю: убивать детей можно, а говорить об этом нельзя? Я должна была оставить эту картину как свидетельство своего времени, своей эпохи. Можно соглашаться с моим взглядом, можно нет. Но я бы не стала писать Миндовга или Витовта, и кого там еще националисты вечно пишут в рыцарских доспехах. С моей точки зрения, это смешно и нелепо, поскольку ты художник и ты живешь сейчас. Твоя задача — переживать, прокручивать в себе происходящее сегодня.
— То есть это твоя личная окопная правда: мы были здесь и сейчас, мы оставили об этом свидетельство.
— Когда я писала «Праздник вышиванки», все время боялась и говорила, что Беларусь — следующая в очереди, что нас ждет то же самое. Еще и потому я должна была создать эту картину. Я не собиралась нанести обиду украинскому народу, который считаю своим кровным братом. Пусть они меня родней не считают, но я все равно убеждена, что все мы — русские, белорусы, украинцы — один народ. Поэтому главными героями в моей картине с той и другой стороны стали мои дети, муж и я сама, вернее, мой детский автопортрет. Это сила моей боли и моей тревоги за Беларусь — поместить на переднем плане убитого ребенка с собственным лицом. И, естественно, как автор такой картины я не могла принять «перемены», которые нам обещали в августе, охмурить меня в этом плане невозможно.
«Прованс».— Тем не менее в августе у нас было в какой-то момент жуткое ощущение, что Красная армия отступает, а мы остаемся в оккупации…
— Вспоминаю с ужасом, я была полностью деморализована. Было впечатление, что я в пустыне одна. Помню, когда увидела в первый раз в военном городке машины с государственными флагами, у меня потекли слезы. Мы ведь не сразу включились в борьбу. Если ту армию заранее готовили совершить на нас нападение, то мы — люди мирные — все верили, что так быть не может. Вроде и ожидали проблем и все равно не думали, что они достигнут подобного масштаба.
Но накат был такой силы, что без нас стало невозможно обойтись. И долг каждого — выступить со своей стороны в защиту государства, встать в ряды сопротивления.Потому что на кону отрыв нашей страны, нашего народа от русской цивилизации и заключение нас в этнокультурное гетто, где мы будем ходить как бараны и водить хороводы. И, естественно, к вышиванкам обязательно добавится радужный флаг, который выносили еще в первые дни. Я этого не хочу. И точно так же не приемлю бчб-флаг, который всучили накачанной протестной массе. Раньше под ним выходила маргинальная группа, которую никто не уважал и в расчет особо не брал: выползали они на свой «день воли», над ними посмеивались и не воспринимали всерьез. Этот флаг оказался символом протеста не просто так. И не просто так нам навязывают фашистский гимн «Магутны Божа»: в дни, когда началась атака на нашу страну, его умудрялись петь не только на ступенях филармонии, но и на ступенях храмов и даже протащить усилиями некоторых священнослужителей в богослужение! Не спрашивая у верующих, как они к нему относятся.
«Натюрморт с сухим букетом».— Многие говорят, что личность сочинительницы-коллаборантки Арсеньевой несущественна, мол, «Магутны Божа» уже классика…
— Совершенно унылое произведение, не выдающееся ничем — ни музыкой, ни стихами. А в православном богослужении богатейшие слова, великолепнейшие!
Коллаборантский флаг, нацистский гимн — причем не где-нибудь, а именно в храме — это удар под дых: по самому святому потоптаться, по основам. Ведь что нас держит в одной цивилизации? Память о нашей Победе, культура и православная церковь. И именно по этим точкам наносятся удары.— Знаю, что тебе довелось столкнуться с травлей задолго до прошлогодних событий…
— Меня травили еще несколько лет назад, и все время звучало слово «прикорытница». Я вообще, честно говоря, не понимала, о чем наши «змагары» ведут речь. Вот уж к чему-чему, ни к какому корыту волей судьбы эти же самые люди меня не подпускали. Они сидели в творческих союзах, они владеют залами для выставок, «независимыми СМИ» и т.д. Парадокс, но в своей стране, будучи лояльной к власти, я не могла бы ни выставку сделать, ни каталог издать, если бы муж не выступал моим меценатом. Только поэтому я могла себе позволить не унижаться перед «змагарамi». И именно благодаря засилью националистов в культуре мое «прикорытничество» звучит особенно смешно. Какое уж там корыто, даже жалкой миски никогда не было. А они ели с руки государственной и на государство же валили и валили. Ты ведь не интеллигент, если власть не обругиваешь, ты неполноценный, ты дурак, колхозник. Это еще с советских времен пошло: обязательно быть в оппозиции и гадить, только тогда ты интеллигент. И никто не гнушался государственными заказами — чавкали так, что хруст стоял! А еще раньше эти «змагары» и «литвины» рисовали Ленина, и все это у них нормально заходило.
«Савва».— Вопрос в том, что, быть может, мы мало внимания обращали на нравственную составляющую в культуре, отдав все на откуп рынку?
— Мне кажется, у сильного государства культура должна иметь свое место. Те же «невероятные», которые готовили переворот, заранее продумывали место искусства в своей идеологии. Они упрекают в этом окружающих, но сами прекрасно понимают, что культура должна быть в идеологии и работать на нее, это закон. Если искусство отпущено на вольный выпас, на рынок, оно будет выживать и постепенно деградировать. Все взаимосвязано: чем больше плохих книг читают люди, тем сильнее разучиваются читать. Чем сильнее разучиваются читать, тем хуже книги, которые пишутся. Так и с живописью. Сколько стонов, что люди не идут на выставки! Но человек приходит на выставку, а там то слово из трех букв, то квадратики-треугольники, то Миндовг в доспехах, то совокупляющиеся носороги — что угодно, лишь бы автору обратить на себя внимание и поймать хайп. И чем хуже живопись, тем меньше посетителей ходит на выставки, а чем меньше ходит, тем хуже живопись. Хотя есть у нас художники, и классные!
Искусству всегда нужны государственная поддержка и помощь, но должны быть четкие критерии, за что именно. В России, пусть слабо и вяло, но уже начали возвращаться к этой теме, хотя бы в сфере телевидения и кино. И нам тоже нужно всерьез задуматься, потому что наши оппоненты искусство в покое оставлять не собираются, и здесь государству необходима контрпропаганда. Причем нужна она была еще вчера.
ovsepyan@sb.by
