«За день до концерта перегорела обмотка мотора — я от стресса, кажется, постарел лет на десять»: настройщик органов — о премудростях своей работы

Музыкальные инструменты очень привередливы: малейшее неаккуратное использование может обидеть их и «поссорить» с музыкантом. А когда вместо чистейшего ля пианино выдает звук сродни мяуканью кошки — это совсем не дело. В таких случаях на помощь приходит добрый лекарь-настройщик, способный вернуть инструменту прежнее звучание. Но если скрипку, виолончель, гитару быстро подстроить могут сами музыканты, то с органом, роялем и клавесином все намного сложнее — здесь нужны десятки лет опыта, специальные инструменты и абсолютный слух. Корреспондент «Р» познакомилась с единственным в Беларуси настройщиком органов Геннадием Чернявским и узнала, как ему удается ладить с капризным королем музыкальных инструментов.

Главное наследие

С Геннадием Станиславовичем встречаемся в Белгосфилармонии. Здесь, в Большом зале, вот уже 56 лет свое почетное место занимает семиметровый орган. Прежде чем поведать свою историю, мастер проводит меня по узкой лестнице в широкую комнату, сплошь обставленную трубами, — это первый «этаж» конструкции большого инструмента.

— Только будьте очень осторожны, не дотрагивайтесь ни до чего, — шепотом предупреждает настройщик. Тут я почувствовала себя эквилибристкой — антураж благо соответствующий: за стенкой оркестр исполняет будоражащую мелодию из «Пиратов Карибского моря», а я, балансируя на носочках, пытаюсь не рухнуть на всю эту устрашающую конструкцию. Геннадий Станиславович неловко улыбается — он-то уже давно приноровился и проходит опасную «тропу» с закрытыми глазами.

Династию Чернявских можно назвать «прародителями» органа, установленного в филармонии. Именно Станислав Матвеевич, отец нашего героя, привез этот уникальный инструмент в Беларусь.

— Папа не заканчивал музыкальную школу, не учился ни в каких консерваториях. Ему просто очень нравилось звучание органа, его мощь, — начинает рассказ настройщик. — Отслужив в армии, он поехал работать в Вильнюс, на фирму, которая занималась реставрацией органов. Там учился у местного профессора — так и познавал премудрости этого нелегкого дела. В 1960-х руководство нашей филармонии решило купить орган, но никто в этом инструменте не разбирался, поэтому папу пригласили в Минск в качестве советника. Сначала думали взять орган из какого-нибудь костела, но отец, оценив опытным взглядом концертный зал, настоял на покупке нового. Здесь нужен был современный инструмент, который бы вписался в размеры помещения и «спелся» с его акустикой.

Так Станислав Матвеевич оказался на чешской фабрике Rieger-Kloss, где пристально следил за изготовлением органа. Мастер понимал — заказывать нужно самый лучший, поэтому попросил укомплектовать его по полной.

— Орган получился действительно величественный, — проводит экскурсию по «внутренностям» инструмента Геннадий Станиславович. — В нем 3 этажа, 7 метров высоты, 15 метров ширины и более 6000 деревянных и металлических труб. О его особенности говорит и количество язычковых голосов (это специальные трубы, благодаря которым звук приобретает неповторимый тембр и окраску): в стандартных органах, установленных в костелах, по 2—3 «языка», а в нашем — 15. Звучит он прекрасно, но для настройщика это дополнительная сложная работа — трубы очень быстро расстраиваются, поэтому перед каждым концертом проверяю их. Вообще, перечислять плюсы этого органа можно долго — скажем, в средней величины инструментах устанавливают 20—30 голосов, а у нас их аж 73. Папа рассказывал, что в разобранном состоянии инструмент занимал 3 железнодорожных вагона. Обошелся он в 1,5 миллиона долларов и попал в десятку самых больших органов в СССР.

Преемственность поколений

Уже несколько десятилетий дело мастера продолжает его сын Геннадий. Мужчина признается: с органом познакомился еще в детстве — после школы прибегал к отцу на работу, учился обращаться с инструментами. Правда, о том, что станет настройщиком, не думал.

— Но папа сказал: «У тебя слух есть, давай сюда». Настройщиков у нас нигде не обучают, поэтому пришлось по крупицам собирать знания, в основном, конечно, помогал отец. Около двух лет я проработал настройщиком фортепиано и роялей в консерватории, а потом меня пригласили в Камерный зал Белгосфилармонии (он находился в костеле Святого Роха на Золотой Горке) — туда тоже хотели поставить орган Rieger-Kloss, правда, в два раза меньший.

Чтобы проследить за сложным процессом создания инструмента, Геннадий отправился на завод чешской фирмы. Там он проходил полноценную стажировку — смотрел, как по лекалам вырезают трубы, как их отливают, спаивают…

Металлические и деревянные трубы — «сердце» органа, в нашем их более 6000.

— А потом приехал сюда и вместе с бригадой рабочих устанавливал орган. Когда весь этот процесс ты видишь вживую и вместе с профессионалами шурупы крутишь, в голове что-то откладывается. Я знал этот инструмент вдоль и поперек, но потом его передали на баланс костела, и я перешел работать в филармонию. Переместить орган в другой зал не получилось: все инструменты делают под конкретные кубатуру, акустику, микроклимат — другого похожего места просто не нашлось.

После смерти отца Геннадий стал главным хранителем короля — кроме него к органу никто не имеет доступа.

— Обычно мне звонят и сообщают: «Мы решили в концерт включить орган». Я его проверяю, и только тогда музыкант садится репетировать. Потом он мне может сказать, какие отдельные позиции нужно настроить. Бывает, клапан отклеивается — органист нажимает на клавишу, а звука нет, или голос какой-нибудь сползает. В общем, какие-то ноты подправляю, но всю конструкцию настраиваю раз в 8—10 лет — на это уходит около двух месяцев.

«После органа ничего не страшно»

Но «катастрофы», признается мастер, все-таки случаются: например, однажды у органа перегорела обмотка мотора. Именно благодаря его работе подается воздух в трубы.

— Произошло это за сутки до выступления польского музыканта. Я как раз делал обход — смотрю, дым валит. Это был караул! Я, наверное, лет на десять постарел. К счастью, за ночь все починили, и уже вечером концерт благополучно состоялся. Такие случаи бывают раз лет в 20, но все равно — такой стресс. Я здесь еще и клавесины настраиваю, всякое случается — струны летят, клавиатура скрипит. А в роялях, например, молотки выбиваются или колки нужно менять, потому что строй перестают держать. Настройка — это финишный этап, а сколько до этого ремонтов нужно делать — не счесть.

Для каждого подопечного у Геннадия есть свой чемоданчик с инструментами — пара отверток, плоскогубцы, смазки, молоточки, специальные щипцы.

— Чтобы настроить клавесин, нужно минут 30. Рояль — чуть подольше: около часа. А вот орган, конечно, на первом месте по сложности — после него ничего не страшно, — улыбается мастер. — Настройщик — это как раз та профессия, которой учатся всю жизнь: кроме слуха и технической грамотности, нужен большой опыт. Как же ты будешь работать, если не почувствовал ключ, не научился вычислять неисправности? По роялям мастера еще есть, можно друг у друга что-то перенять, на семинары походить. А вот органист я, выходит, последний — это же концертный инструмент, его разбирать нельзя. А на пальцах никого особо не научишь.

К счастью, у Геннадия Станиславовича есть подмастерье — сын, именно ему он и передает свои знания, накопленные годами.

— Правда, он сейчас больше по роялям — работает настройщиком в Оперном театре. А вот к органу не сильно стремится, хотя основы знает. Ладно уж, время покажет, — заключает мастер.

glushko@sb.by