Ник Перумов: все мои женские персонажи — это мужчины в юбках

Когда молодой биолог Николай Перумов писал продолжение знаменитой трилогии Толкина «Властелин Колец», то и подумать не мог, что оно будет напечатано, а вслед за этой книгой из-под его пера выйдут десятки других. Корреспондент «ТН» поговорила с популярным автором фэнтези, когда он приехал из США в Россию по случаю публикации его нового романа — «Приключения Молли Блэкуотер. За краем мира».


— В марте издателсьво «Эксмо» выпустило вашу первую книгу для детей из серии «Приключения Молли ­Блэкуотер». Когда вы были не писателем, а читателем детских книг, что больше всего любили?

— Как все советские дети, я читал «Волшебника Изумрудного города», «Гака и Буртика в стране бездельников», «Королевство кривых зеркал», «Продавца приключений», какие-то еще повести, где советские пионеры боролись со злыми королями. Они мне нравились, однако покой и сон я из-за них не терял. Но когда мне было 14 лет, отец мой, Даниил Александрович, принес дефицит — книжку «Хоббит, или Туда и обратно» Толкина… Как говорил Аркадий Исаакович Райкин, «через зав­склад, через товаровэд достал дюфцит». Тогда же хорошие книги, как и многое другое, невозможно было просто так купить — только по большому блату или у спекулянтов за безумные деньги. Я рос в интеллигентной ленинградской семье, и книжного «дюфцита» в доме было много. У нас хранились собрания сочинений Толстого, Достоевского, Куприна, Джека Лондона, а еще дореволюционные ­издания Блока и ­Гумилева, стопки «Нового мира» — бабушка выписывала этот журнал с первого года издания, у нее были выпуски двадцатых, тридцатых годов…

— Сокровища! Вам их спокойно разрешали брать с полки, читать?

— Разве что «Яму» Куприна прятали поглубже. Но меня не очень интересовали многотомники и раритеты. А мне хотелось совсем другого — не про «нас», не про пионеров в сказочных царствах. Сейчас таких пионеров назвали бы попаданцами (попаданчество — прием фантастической литературы, внезапный перенос героя в прошлое. — Прим. «ТН»). И когда в моих руках оказался «Хоббит», это было совершенно ошеломительно! В этой книге было все, о чем я только мечтал, и то, о чем даже не мог мечтать. Неведомый огромный мир с простирающейся вглубь веков историей — наслаждение от первой до последней строчки. Но самые острые ощущения доставило малюсенькое послесловие: то ли редактор, то ли ­переводчик написал, что о дальнейшей судьбе героев рассказывается в романе «Властелин Колец». Из этого следовало, что у моего обожаемого «Хоббита» есть продолжение. Но в СССР-то продолжения не было! Его не издали на русском, и неизвестно было, издадут ли. Я учился в английской спецшколе, в общих чертах понял бы текст и на языке оригинала. Но где его было взять в Советском Союзе в 1977 году? Я бредил неведомым властелином загадочных колец, и мы с папой играли в литературную игру — придумывали продолжение «Хоббита», и я записывал наши варианты.

— Это была первая проба пера?

— Нет, сначала я писал фантастические рассказы под влиянием Станислава Лема. В них были не эльфы, мечи и драконы, а звездолеты, другие планеты, космические опасности…

— Сохранилось что-то?

— Пару недель назад я приезжал к маме в Санкт-Петербург и вытащил эти тетрадки. Конечно, тихий ужас… Может, когда-нибудь сын их ­опубликует в полном академическом собрании сочинений. Но пусть это будет после моей смерти, ибо сейчас я такого позора не переживу.

— От руки писали?

— Помилуйте, пишущая машинка была дорогим удовольствием. Но когда я окончил школу, мама с папой подарили мне роскошную гэдээровскую машинку Robotron — бронированную и неубиваемую, как танк. Я был счастлив, потому что из-за письма от руки у меня плечо отваливалось.

— То есть родители к вашему увлечению литературой относились так же серьезно, как и вы сами?

— Им нравилось, что я не занимаюсь черт знает чем. Я был очень послушным сыном, никогда не пил, не курил, как и сейчас не пью и не курю. У меня не было бунтарского периода, когда уходят из дома, хлопают дверьми. Знакомые пацаны могли напиться, накуриться, загреметь в милицию, прыгали с мостов через Фонтанку на проползающие под ними прогулочные пароходики, а мне было непонятно, зачем они устраивают такие глупости.

— Ну как зачем? Чтобы друзья считали, что ты смелый и прикольный чувак, а не ботан. Неужели вам самому признание ровесников не требовалось?

— Я такими вещами вообще не заморачивался. Когда есть сильное увлечение, начинаешь игнорировать мнение окружающих. А у меня оно было — я всегда рассказывал истории. В пионерских лагерях во время тихого часа сочинял страшилки в духе «девочка-девочка, гроб на колесиках уже едет по твоей улице» или пересказывал прочитанные книги. Помню, у меня был длинный художественный пересказ «Собаки Баскервилей». Сопалатники охотно слушали, вожатые благодарили за то, что «на кладбище все спокойненько» — в смысле все тихо в нашей палате.


— Почему же поступили не в Литинститут, не на филфак в конце концов, а на физико-механический факультет Политеха?

— Потому что у нас в семье отродясь гуманитариев не было — ­исключительно офицеры, строители, конструкторы, ученые. Папа, например, был доктором биологических наук. Сам я по складу ума тоже естественник. И что в такой ситуации могло быть естественнее, чем пойти по отцовским стопам? Вот я и поступил на кафедру биофизики, и отучился, и десять лет проработал в НИИ особо чистых биопрепаратов. Был подающим надежды молодым ученым, так что тот путь вовсе не был ошибочным. Может, я так и ехал бы по научным рельсам, если бы году в 1983-м папа снова не принес домой судьбоносный «дюфцит». Представляете, он зашел в гости к друзьям и увидел на книжной полке трехтомник «Властелина Колец» на английском! Хозяева купили его, когда были в командировке в Англии, полистали, не прониклись похождениями эльфов с хоббитами и поставили в шкаф чисто для декора. Папа спросил: «Можно я для сына возьму?» — «Да бери». На тот момент я уже прочитал только вышедшую на русском языке первую часть трилогии в переводе Кистяковского и Муравьева. Однако вторую и третью части у нас издавать не спешили. Так что отец принес домой без преувеличения сокровище. Я стал читать и переводить книгу, многое не понимал, но это было невероятным стимулом для изучения языка. И настолько увлекся, что написал свое продолжение «Властелина Колец» — «Кольцо тьмы», где попытался дать «злым силам» харизматического, волевого предводителя, который способен вести за собой не одним лишь страхом, но и с помощью привлекательных (на первый взгляд) идей. Друзья читали и говорили, что им нравится.

— Долго обивали пороги издательств, чтобы напечатать?

— Вообще не обивал. Мне нравилось писать, вот и все. Но один мой товарищ тогда начинал бизнес — продавал компьютеры издательству Ставропольского отделения Советского фонда культуры — и там сообщил, что есть у него друг Перумов, который написал что-то вроде продолжения «Властелина Колец», да такое увлекательное, что и напечатать не стыдно. В то время как раз рухнула цензура — печатай что хочешь. Ему сказали: «Так приносите». В 1991-м сказали, а в 1993-м издали. Поскольку это было первое фэнтези российского автора, я, можно сказать, проснулся знаменитым — в кругах любителей фантастики вообще и толкинистов в частности.

— А сами вы были толкинистом?

— Классическим ролевиком (участником ролевых постановок по мотивам фэнтезийных рассказов. — Прим. «ТН») — никогда. Хотя старые толкинисты на полном серьезе утверждают, что я им был, играл с ними и даже «Кольцо тьмы» не сам сочинил, а просто записал все, что ­происходило на неких хоббитских ­игрищах. Дескать, меня «убили» в игровом поединке, я отправился в Страну мертвых — место, где «убитые» сидят, пока не реинкарнируют, — и записал все, что там происходило, а потом издал как собственное произведение, под своей фамилией, подлый. Были те, кому «Кольцо тьмы» невероятно понравилось, но были и недовольные: мол, мало того что примазался к Толкину, так еще и извратил все. Даже дрались, было дело. Поорали, помахали кулаками. Товарищи эльфы бились честно, не наваливались всей кучей. Сначала мне попали в бок, потом я расстался с половиной зуба, ну и сам им пару раз хорошо двинул.

— Вот это я понимаю, книга нашла живой отклик в сердцах читателей! Не захотелось после этой «дивной» встречи завязать с литературой, сосредоточиться на биологии?

— Да ладно вам, те ребята большой опасности не представляли: они были почти подростками, а я — 30-летним мужиком, ­занимающимся ­рукопашным боем… Но в тот период жизни я действительно был больше сосредоточен на науке, а писал в свободное время. По-разному складывалось — то много науки, а фэнтези с краешку, то наоборот. Полностью литературе никак не получалось отдаться: нужно было кормить семью, а книги первые годы не приносили достаточного и стабильного дохода. Сейчас уже больше десяти лет я зарабатываю литературным трудом, но в США мы с женой в 1998 году уезжали как биологи.

— Она тоже биофизик?

— Да, Ольга окончила МИФИ, по распределению попала в питерский НИИ особо чистых биопрепаратов, где мы и познакомились. И с тех пор вместе, в следующем году будет серебряная свадьба, с ума сойти!


— То есть она выходила замуж за ученого и не думала, что он может стать писателем?

— Бракосочеталась с подающим надежды научным сотрудником, однако муж, вместо того чтобы эти надежды оправдать, вон что устроил! А если серьезно, Оля мне как-то сказала, что могла выйти замуж только за человека с творческой искрой — и такую искру она во мне почувствовала. Это помогло ей принять мое новое занятие. Но сама она осталась верна науке и сейчас возглавляет лабораторию в университете в Северной Каролине, где мы живем… Мы подались в Америку, когда в России был кризис и ученым нигде не платили. Большинство моих однокашников уехали на Запад. Тогда нам казалось, что перебраться туда — как переехать в другой город. Мы с ­воодушевлением думали, что нет больше железного занавеса и непримиримых противоречий, что мир един и все пути открыты. Нет работы в Питере и Москве? Что ж, махнем за океан — там ее навалом. Это были благословенные клинтоновские годы: американская экономика мощно шла в гору, и самих американцев интересовала не наука, а бизнес, банки. Университетские лаборатории пустовали, и рабочие места занимали русские и китайцы — братья навек. Американские профессора радовались: у них за половинные зарплаты трудились прекрасные специалисты. Мы, русские, славились умением обойти любые технические трудности, справиться с нехваткой приборов и реактивов, сварить кашу из топора. А китайцы были известны способностью работать 24 часа в сутки, семь дней в неделю и спать на рабочем месте. Русским и китайцам половинные зарплаты казались очень даже солидными, так что таким раскладом все были довольны.

— Говорят, что в Америке очень много работают. Как вы умудрялись параллельно писать книги?

— Есть лаборатории — как правило, возглавляемые известными учеными, — где действительно из сотрудников выжимают все соки. А есть и те, где дают жить. Мне и в Далласе, куда мы приехали изначально, и в ­Северной Каролине, где обитаем сейчас, больше везло на лояльные лаборатории. Не то чтобы я прицельно искал такие… Просто шел туда, где брали: надо же было кормить семью, растить сына. Тогда у нас был только Стас, а сейчас уже трое: среднему, Денису, 12 лет, младшему, Ивану, 9. А Стас совсем взрослый, ему 22 года, в этом году оканчивает университет — он выбрал финансовый сектор. Учится в нашем штате, а работать поедет в другой город, скорее всего в Нью-Йорк. В Америке все так: сегодня здесь, а завтра там.

— Читает ваши книги? Подбрасывает свои сюжеты?

— Конечно, он читал то, что я пишу (в частности, сагу о некроманте Фессе). Но больше Стас интересуется не литературной частью, а деловой. Всегда спрашивает: «Папа, а как ты будешь продвигать этот роман? Как его будут рекламировать и продавать?» Впрочем, истории тоже придумывает. Недавно вдруг подошел и сказал: «Пап, представь себе, что солнечный свет действует на людей как наркотик. Выходишь на свет — и накатывает состояние, будто ты покурил травку. Людям приходится делиться на касты: чем более ответственную позицию занимает человек, тем глубже его упрятывают под землю, а бесполезных выпихивают наверх. И вот товарищи, которые оказались в мрачном подземелье, несут на себе груз цивилизации, пытаются ее как-то спасти. Одни завидуют тем, кто наверху, другие их даже за людей не считают. Экстремисты вообще предлагают граждан, живущих под солнцем, отправить в биореактор…» Ну, я записал сюжет в книжечку, и теперь идея ждет разработки.

— А жена что-нибудь предлагает?

— Она обращает внимание на то, как я раскрываю женские образы. Некоторые читательницы говорят, что у меня все девушки — это мужчины в юбках, и супруга с ними солидарна. Да я и сам понимаю, что ничего специфически женского в этих персонажах нет… Пытаюсь улучшить ситуацию, спрашиваю жену, как бы она себя повела в тех или иных обстоятельствах, но понятно, что кардинально это дело не изменит. Утешаю себя тем, что в моих фэнтези-книгах глубокая психологическая достоверность женских образов — не главное.

— Денис и Ваня что-нибудь из папиных произведений уже читали?

— Им еще рановато. Но когда я писал «Приключения Молли ­Блэкуотер», то в процессе им пересказывал, тестировал на детях. Эта книжка не для маленьких детей, а для тех, что постарше, лет десяти-тринадцати. Эта возрастная категория называется в США young adult — «молодые взрослые». Средний сын в нее идеально вписался. Им с Ваней обоим было интересно, но Денису особенно. Они тоже иной раз делали замечания: «Нет, пап, девчонка так поступить не может».

— Не спрашивали: «Зачем ты про девчонку пишешь?»

— Нет. Но я бы им объяснил, что пишу не только для парней. Сейчас и фэнтези, и самые разные направления в фантастике, включая стимпанк — жанр, в котором написана книга про Молли, — все больше читают девочки. С помощью женского образа я смог выразить больше эмоций. Я мужчина, у меня трое сыновей, я прекрасно знаю, что такое мальчики, но мне было очень интересно написать именно от лица девочки, существа куда более тонко чувствующего, сильнее подверженного эмоциям.

— А вы в повседневной жизни подвержены эмоциям?

— Когда выносишь эмоции на бумагу, в жизни их проявляешь меньше — все в литературу уходят. Я считаю, это хорошо. Не нужно нагружать близких своими проблемами: они должны видеть твое спокойное улыбающееся лицо. Даже в трудное время твой вид обязан говорить домашним: все хорошо, мы справимся. Всегда молчать не стоит, но нельзя и превращать ближайшее окружение в отстойник, куда ты сливаешь свое плохое настроение. Я с самого начала так старался поступать, но больше инстинктивно, а осознал много лет спустя. Хорошая тактика — у нас с Олей уже четверть века работает.


— Вы не срываетесь, когда нужно писать, а вдохновение не приходит? Не кричите, если дети отвлекают? Или в вашем кабинете звуконепроницаемые стены?

— Боже упаси, никаких звуконепроницаемых стен. Я работаю посреди жизни своей семьи и не имею привычки говорить, что мои дела важнее, чем их. Пишу, когда семья позволяет. Ведь есть обязанности, которые никто, кроме меня, не выполнит. Например, уроки у младшего и среднего проверяю: нужно же следить, чтобы все было сделано качественно, а не «на отвали». Тут нам все удается. О школьных успехах Вани еще рано говорить, а Денис круглый отличник, чем мы гордимся… Кроме того, я вожу младших на теннис. Средний сын играет с мальчиками в возрастной категории до 13 лет на уровне штата. Мы не собираемся делать из них профессионалов, но пока им это нравится, они занимаются.

— То есть пишете в свободное от тенниса и проверки уроков время. И так создали уже больше 30 книг?

— Ну да. Знаете же выражение «не делайте культа из еды»? Так вот, из своих книг его тоже не делайте.

---

Ник Перумов

Настоящее имя: Николай Даниилович Перумов

Родился: 21 ноября 1963 года в Ленинграде

Семья: жена — Ольга, биолог; сыновья — Станислав (22 года), Денис (12 лет), Иван (9 лет)

Образование: окончил Ленинградский политехнический институт (кафедра биофизики физико-механического факультета)

Карьера: в 1993 году вышла книга «Кольцо тьмы» — первый русский роман в жанре фэнтези. Автор романов «Гибель богов», «Череп на рукаве», «Алмазный меч, деревянный меч», «Приключения Молли Блэкуотер. За краем мира» и многих других